– А остальные? – я от зеркала отвернулась.
И ярость ушла.
Была вот. И сгинула. Куда? Как? Не важно. Главное, что теперь навалилась тоска, и такая, что хоть волком вой. Выть я не стала, но вот рог о стену почесала. Надо же, чувствуется… и чесать приятно. Я даже зажмурилась от удовольствия.
А в зеркале появилась островитянка, которая с мрачным видом расхаживала по комнате. Влево вот. Вправо. И снова влево. Комната у нее была просторною, хотя и прочие не в тесноте ютились, а еще пустой. Может, оттого, что явилась она без слуг, служанок и куаферов? Надо будет, к слову, отправить кого. Может, конечно, местный люд тонкостей этикета не знает, но, сдается мне, и сама дева не больно-то избалована.
Так что…
И про наряды спросить.
Или неудобно о таком спрашивать? Она-то второй день кряду носит просторную юбку и блузу, вышивкой украшенную. Вышивка-то, конечно, красивая, но вот по сравнению с остальными смотрелась островитянка откровенно бедной.
Это её мучит?
– Три есть, а четвертая и пятая? – я погладила стену рядом с Зеркалом. – Извини. Что-то я распсиховалась.
Зеркало мигнуло, отразило степнячку, что вытянулась на постели. Главное, ровненько лежала, прям как в саркофаге. Даже мелькнула дурноватая мыслишка, что и она вдруг того… но нет, моргает вроде.
И цветок на груди гладит. Цветок такой… внушительный.
Монструозный, я бы даже сказала.
Мясистый стебель и такие же лепестки темно-желтого цвета. И главное, не покидает ощущение, что не стоит в этот самый цветочек пальцы совать. Отхватит. Но это так, зависть, наверное.
Точно, зависть.
Они молоды. Красивы. И принцессы. Настоящие. А я кто? Пожирательница душ?
Ну-ну.
Смех один…
И цветов мне не дарят.
А в зеркале отразилась Мудрослава Виросская. Сидела она в саду, и на плече её устроился тот самый попугай-матерщинник, который что-то явно наговаривал на розовое ушко принцессы. Она же слушала весьма рассеянно.
И к лучшему.
Мало ли чему он научит. Потом доказывай, что случайно оно и вообще разобраться надо, кто и кого там чему учил. Но внимание мое привлекло иное.
Цепочка, что обвила руку принцессы.
И камень на ней. Темно-синий, вытянутый, похожий на каплю. Очень и очень красивый камень.
Что за он?
Я протянула руку к зеркальной глади, желая прикоснуться к этому чуду. А камень даже в отражении показался просто-таки удивительным. Но поверхность зеркала вдруг пошла рябью, и принцесса исчезла. Вместе с камнем и попугаем, что характерно.
А стекло вдруг вздулось радужным пузырем, внутри которого заклубилась тьма. И этой тьмы становилось больше и больше. И надо было позвать на помощь.
Или просто.
А я стояла.
Смотрела. Стояла и смотрела, завороженно, не смея шелохнуться, боясь даже дышать. И в какой-то миг там, в клубящейся тьме, появилось лицо. Оно слепилось на долю мгновенья.
Женское.
Красивое. Знакомое такое. И пузырь стекла натянулся. И я подумала, что он все-таки не выдержит, лопнет, и тогда… тогда случится страшное. Женщина по ту сторону улыбнулась.
Предвкушающе так.
А потом исчезла. И она, и замок, и… и все-то… и только тогда я поняла, что снова могу дышать. И главное, я жива.
Все еще жива.
– Т-твою… – я выдохнула. И оперлась руками в стену, которая, как показалась, тоже дрожала. Мелко. Испуганно. – Твою же ж… что это вообще было?
Ответа я не дождалась.
В лаборатории царила привычная тишина. И Ричард наслаждался ею и покоем, казалось бы, уже позабытым. Надо же. Еще недавно ему казалось, что в замке слишком уж тихо и мертво.
Не угодишь, называется.
– Мне не нравится твоя улыбка, – проворчал Ксандр, вытирая руки ветошью, пропитанной в травяном настое.
– Чем?
– Неуместностью. Знаешь, нормальные люди не улыбаются, глядя на совершенно посторонний труп.
Труп лежал тихо и смирно, как трупу, собственно говоря, и полагалось.
– С другой стороны, – Ксандр вздохнул. – Где они существуют, эти условно нормальные люди…
И в этом тоже была своя правда.
Ричард тоже руки вытер. И приступил к делу, стараясь сосредоточиться именно на нем, а не… от демоницы остался легкий запах трав и еще камня. И этот запах, возможно, существовавший исключительно в воображении Ричарда, изрядно мешал процессу.
Хотя…
– Кто из них тебе нравится? – Ксандр, подававший инструмент, нарушил молчание.
– Не знаю.
– Это плохо.
– Они только-только прибыли.
– Вот-вот, и потому чем раньше ты определишься, тем лучше.
– Для кого?
– Во-первых, для тебя. Определенность, она нервы успокаивает. Во-вторых, для нас тут. Лишним торжественно вручим подарки. Подпишем договора о вечной дружбе и отправим по домам. Станет тихо и хорошо.
Звучало на редкость… привлекательно.
Ни слуг, ни рабов, ни служанок с фрейлинами и непонятного назначения девицами, что на Ричарда взирали с благоговейным ужасом, но при всем том ужас этот совершенно не мешал им подглядывать.
За Ричардом.
– В-третьих, для них. Это они сейчас смирные, приглядываются, что к тебе, что друг к другу. А как приглядятся, начнут козни строить, интриги плести, одна другую выталкивая. А там уж до чего дойдет, то и не предскажешь. Женщины – существа опасные.
Старуха и вправду была мертва.
То есть, в том смысле, что смерть её наступила давно, и это обстоятельство, весьма странное, позволило не отвечать.
– Посмотри, – Ричард указал на почерневшее, словно обугленное, сердце. – И тут…
Часть органов истлели, часть тьма лишь затронула, некоторые и вовсе преобразовываться начали.
– Надо же, – Ксандр склонился над распахнутым нутром и ноздри его дрогнули, а по лицу будто судорога прошла. Он оскалился и попятился, беззвучно рыча.
– Стой! – Ричард поднял руку. – Что с тобой.
– Это… – Ксандр дернул головой и успокоился, столь же быстро, сколь изменился вновь. – Ты не чувствуешь?
– Что именно?
– Тьма, – он закрыл глаза, ставшие темными, что окна в бездну. – Она была мертва, верно. И начала перерождаться. Во что – сложно сказать, степная нежить может изрядно отличаться от той, что привычна нам.
Ксандр сделал вдох.
И выдох.
Снова вдох.
