– Ребята, что же вы делаете, право слово? Немедленно поднимите нашего гостя. Проявите дружелюбие, парню и так непросто! Давайте, проводите его. Михаил, передавайте мой пламенный привет госпоже Иванчук. Жду вас с нетерпением!
***
Ночь и дождь. Гром и молния.
Миха дрожит на заднем сидении такси.
Охранники вывели его из бетонной норы. Проводили к шлагбауму КПП. Затем, по настоянию заботливого толстяка, парень в униформе перевёз гостя через мост. Доставил на стоянку бомбил и таксистов. Всю дорогу Миха думал, что ему пальнут в лоб. А тело выкинут в Курнявку, прямо с моста. Он так и не смог поверить в добрые намерения людей, что работают в тени Второго Пищевого Реактора.
Сом сжимает в руке мобильник.
Пялится на номер Ноны Викторовны. Просто сидит. И просто смотрит. Таксист поворачивается к клиенту.
– Парень, ну что? Куда едем-то?
Миха принимает непростое решение.
Вместо адреса купеческого дома – он называет свой собственный адрес.
Глава 27
В третьем часу ночи такси подъезжает к панельной многоэтажке. Сом расплачивается. Поднимается на этаж. Толкает дверь с драной обивкой.
Квартира не заперта. Мерзавцам из «Ордена Зари» нет дела до жизни школяра. Тем более, до сохранности его барахла. Миха садится на кровать. Шарит по карманам. Выкладывает на стол телефон и два флакона мушиной вытяжки. Третий где-то потерялся. Закрывает лицо руками. Раскачивается. Вполголоса материться. Он вязнет. Бесповоротно вязнет в собственных страхах.
Миху окружает темнота.
Темнота за окном. Темнота в углах комнаты. Темнота в собственном сердце.
Больше всего на свете он хочет позвонить Ноне Викторовне. Вызвать тачку. Вернуться в купеческий дом. Почувствовать, что рядом человек… человек ли? Пусть так. Женщина, знающая о Кривограде, знающая об ужасе. Сом желает заполнить ум обычными тупыми фантазиями. Череп, роза, свадьба. А потом провалиться в ненасытный рот. Скрыться от реальности. Убежать от собственной памяти. Выбросить из головы мысли о прошлом, настоящем, будущем.
Миха собирает волю в кулак. И не отрывает задницу от кровати. Он знает – близость приведёт к смерти. Единственный способ возвести стену между собой и смертью – держаться как можно дальше от сумеречной и роскошной дамы.
Рядом с Ноной Викторовной он утратит последние крохи рационального. Растворится в розовом тумане. И неизбежно встретит очередной ёбаный самосвал, полный дерьма, крови и смерти. Рано или поздно он запрыгнет в кузов. Умрёт, лишится рассудка, растворится в кошмаре. Это вопрос времени. Только лишь времени.
Мысли не мальчика, но мужа.
Страх отделяет голову от кукана и сердца. Надолго ли?
Сом льёт на голову порцию одеколона. Выключает телефон. Падает на кровать.
Он не может думать. И не может заснуть. Шок препятствует забытию. Михе кажется, что ком из плоти выбрался из-под бронекупола. Вытек из железобетонного саркофага. И, прямо сейчас – ползёт по улицам Кривограда, швыряя младенцев в окна домов. Держит путь к тополиной аллее под его окнами.
Новая мысль, во сто крат страшнее и гаже, вытряхивает Миху из кровати.
Чиновники. Медики. Люди из промзоны. Военные, о которых говорила Нона Викторовна. Кто ещё? Сколько людей знает о происходящем? Сколько участвует в кровавом безумии? Выдаёт разрешения. Охраняет. Кормит. Режет. Это длится целых полвека. И, самый главный вопрос – зачем? Какого хера? Какого хера и зачем?
– Как же так? Зачем это всё, ёбаные гады? Ёбаный Кривоград!!!
Глас вопрощающий растворяется в темноте. Знания рождают печаль. Вопросы без ответов сгущают ужас бытия. Школяр бросается к холодильнику. Дрожащими руками открывает бутылку портвейна. Хлещет дешевое пойло прямо из горла. Морщит нос, пытается отдышаться – и снова заливается алкоголем. Пытается торпедировать собственный ум. Пытается отключиться от всего этого дерьма.
План срабатывает.
Сом проваливается в небытие.
И отправляется в болота небесные.
***
Сквозь хмель, сквозь сон, сквозь морок – крадётся в мир душа мудрая и яростная. Расталкивает ангелов божьих, гремит гуслями, хлещет Словом Фудифоловым. Топчет сапожищами райские угодья. Марает сладостную благодать илом да грязью. Рвёт мембраны. Сверлит норы. Выедает ходы.
Рвётся к делу транспланарный стревец, обитатель гнойного морбо-пузыря, неугомонный протопоп Киприан Ядрига!
Летит над тополями!
Льётся в серую многоэтажку!
Опускается на грешную землю. Ловит отрока за патлы. Вытряхивает душу. Тянет за собой.
Бросает Михаила Сомова в мутную жижу, опускает в хляби и топи. Визжит глупый отрок, тонет, кричит, хватается за осот, пугает жаб. Прощается с миром плотным и полуплотным. Но из гнилой водицы выходит ком земли. Над землёй поднимается деревянный храм. Вспыхивают свечи из жира болотных девок. Дымят в кадиле бороды греховодников, принявших дары Шаддата.
Из рыбьих костей, из поганых грибов, из чешуи и плесени – разрастается иконостас. Чёрные доски, да золотые оклады! На каждой иконе – Киприан Ядрига. Присягает Фудифолу Фудису. Ниспровергает собаку и лжепророка Агапия Стратилата. Осеняет мир дланью о трёх перстах.
Трёт Миха глаза. Трёт, да понять не может. Где же пальцы?
Был вещий сон. И было откровение – протопоп о четырёх перстах. Чего же сейчас о трёх? Куда опять палец подевал?
Инобытие сочится елеем и сукровицей. Под образами пухнет тухлая тень. Из тени выходит отец Киприан. Голый. Страшный. Косматый. На пузе гусли. На шее – крест и трещотка из костей. На восставший срамной уд – надет глазницею человеческий череп, до блеска выеденный червём.
Пускается Киприан Ядрига в круговую. Пляшет вокруг Михаила Сомова. Гремит костями, терзает гусли трёхпалой лапою. Пляшет, да припевает.
Один перст – черну-бабу манить да еть,
Два перста – чобы гузном не тлеть,
Три перста – кривых да лихих терзать,
А полна рука – чобы серп держать!
Рвёт Ядрига струны на гуслях! Рвёт с шеи костяную трещотку! Колотит костью по черепу на уду громадном! Трах-тарарах! Ходит ходуном деревянная церковь! Трясутся образа! Кипит болото! Закрывают лица ангелы божьи, зажимают уши, с плачем летят прочь, отчаявшись избавить небесные угодья от Ада, Чада, и Человека!
***
Гул и звон возвращают школяра на грешную землю. Сом пытается вцепиться в полог хмельного сна. Отсрочить встречу с собственной памятью. Пытается не думать о поездке через Курнявку, о промзоне, о столовой, о Машине Грижбовского – и, самое главное, о внучке проклятого Грижбовского, блистательной Ноне Викторовне.
Из окна льются гулкие удары. Заполняют черепную коробку. Вышвыривает остатки сна. Миха встаёт, подходит к занавескам. Щурится от яркого света.
