Холд впервые посмотрел на Августа. Реакция была запущена, лица стали меняться. Не сводя глаз с Августа, Холд уже говорил ему:
– Я испугался. Я был плохим мужем и отцом, а внук меня даже не знал. Что я могу дать тем, для кого я чужой? Вот именно. Конечно, во мне проснулся отцовский инстинкт. В тебе я увидел себя и постарался сделать так, чтобы ты не совершал мои ошибки. Хотя кровное родство у меня с мамой Норы, но что‑то общее между нами ощутилось сразу же. Но даже тут я все испортил. Ты захотел уехать с ней, сделать то, чего я не смог, – поставить ребенка выше себя. А я все равно и тут все испортил, посчитав, что смогу стать большим, чем просто тем, кто дает тебе работу. Но изначально я решил поступить так, как умею, – принес простейшую пользу. Я дал отцу работу, позаботился обо всех бумагах и сделал все, чтобы моя правнучка получила лучшую жизнь. Пусть она не знает меня, пусть я буду чужим, но я не бросил ее! – Глаза Холда были влажными, Август не двигался. – Я одинокий старик, который делал очень много плохого в жизни. Каждый раз, когда выпадал шанс возместить, искупить те поступки, я не мог справиться достойно. Теперь ты знаешь. Рассказывать Норе или нет – это твой выбор. Я приму его в любом виде. Но все мои действия в твой адрес и адрес твоей дочери основываются лишь на желании сделать вашу жизнь лучше. Это единственное, что я могу.
Холд вытер глаза трясущимися руками. Собирая себя по частям, он неуклюже встал и отошел в сторону. Нил и Лилит были в искреннем удивлении, не меньше самого Августа. Очень тяжелый и важнейший момент для Холда был встречен остальными скорее принятием, сожалением, нежели разочарованием или почвой для упрека. Чуть ли не исповедь, навсегда изменившая их отношение к старику, чей груз прошлого отнимает у него волю к жизни. Холд медленно вернулся, сел обратно на стул. Нил не мог даже представить такое состояние отца, более того, впервые ему стало по‑человечески его жалко. Все это растрогало больше ожидаемого, пробудив внутри каждого сочувствие, запустившее переоценку ценностей. Забавно, думает Нил, вот такой и вышла обратная сторона порой свирепого Холда, ненависть к которому была для него единственным ресурсом в общении с ним. И вот в этот момент, когда уже ожидалась реакция Августа, Нил, потакая мимолетному осуждению отца за такую вот историю, вдруг уловил странную нестыковку.
– Подожди, – смутившись, заговорил Нил, – что‑то не сходится по датам и твоему возрасту.
Холд взглянул на Нила самым личным и будто бы прощальным взглядом.
– Сейчас сойдется.
Первые люди ликовали
Инстинктивно Холду захотелось начать издалека, оттянуть момент невозврата. Но, не найдя слов, он начал прямо в лоб, с самого главного:
– Несколько дней назад один идиот по имени Алдо нашел человека на далекой планете. Он взял его на свой звездолет и прибыл с ним на орбитальную научную базу Стальной Хребет. Человек этот в целом не имеет значения, кроме того, чем, как оказалось, был заражен его организм. – Лицо Холда приобрело гневный оскал. – Когда все подтвердилось, меня сразу же информировали. Угроза оказалась серьезнее ожидаемого, а созданные ранее средства борьбы не справились. Возможно, сейчас ситуация изменилась. Но я не лгал вам. Нужен плацдарм для создания всех средств борьбы с этой… этой угрозой. Военные дали мне карт‑бланш. И вот первые специалисты‑генетики должны были прилететь на «Шарлотту» уже этой ночью. У нас очень мало времени. Уясните главное – недооценить противника невозможно. Переусердствовать с безопасностью невозможно. Отсюда и «Фелисетт». Самое дальнее место, известное лишь в верхних кругах. Здесь, вдали от лишних глаз, мы организуем расширение уже современным оборудованием и мощную защиту от влияния извне.
Холд говорил и выглядел полной противоположностью тому, что было в раннем откровении. Истинный праведный гнев слышался в его тяжелой интонации, потому что говорил он о том, с чем очень хорошо знаком, что ненавидит всем сердцем, презирает больше всего на свете. Таким его никто не видел, даже новообретенная сила Нила не знала, как справиться с этой силой Холда.
– По лицам вижу ваше недоверие. Поэтому и не сказал сразу. Риск утечки информации был велик. Да и вы бы мне не поверили, верно? Особенно ты, сын. Твой вопрос был: не хочу ли я на самом деле воссоединить семью, придумав предлог общей работы? Отчасти ты был прав. Я хотел этого. Хочу до сих пор. Но все упомянутое мной, все причины – чистая правда. И ты не представляешь, как я мечтаю ошибиться. Как мечтаю, чтобы пришло оповещение о ложности опасений. Даже если это приведет к нашему окончательному расставанию, я выберу этот вариант без промедления. Потому что я знаю лучше любого в этом мире, с чем мы столкнулись. Возможно, я вообще единственный из живых, кто знает правду о том, откуда все это началось.
Напряжение выросло до неведомых высот, будто бы каждое следующее слово меняет саму ткань пространства, превращая ранние проблемы личного характера в незаметную тень. Август даже забыл об открытии кровного родства его дочери с этим человеком. Борясь с воспоминаниями, Холд выдерживал паузу, удивляясь тому, как далеки те события, о которых он вот‑вот поведает. Будто бы они были в другой жизни, что недалеко от правды. Он заговорил очень сдержанно и медленно, потому что каждое слово истории – это его боль и презрение не только ко всем тем событиям и решениям, но и к самому себе.
– Люди всегда были полны любопытства. – Холд смотрел в сторону, сам удивляясь тому, как далеко все зашло. – Это породило науку. Любопытство потеряло все пределы, когда наука открыла доступ в космос. Благородная, по мнению многих, цель – понять мир вне дома. М‑да… Лучше бы эти многие занялись чем‑то другим. – Холд поднял глаза и вновь смотрел на остальных. – Первые люди ликовали. Ими была найдена инопланетная, ранее неизвестная Жизнь. Биологическая, неразумная. Хотя разумность – это очень пластичное понятие. Мать‑природа разумна? А если жизнь другого мира идеально адаптируется к любым условиям, будто бы зная, что и как делать с новым материалом? Разум бывает либо переоценен, либо недооценен – я усвоил это слишком хорошо. Потому что за наукой стоит все тот же человек, со всеми своими изъянами, которых нет у иноземной Жизни. Я был там. Я видел, как люди творят ужасные вещи друг с другом. Ради науки, ради себя.
Холд сжал кулаки до болезненного предела, его состояние кричало о консистенции отвращения и гнева, будто бы он стал тяжелее и вот‑вот взорвется.
– Я делал ужасное. Я убивал людей. Я предавал людей. Все ради того, чтобы выжить там, где главным моим врагом были не последствия экспериментов, а обычные люди, в чьих руках были любопытство и наука. Представьте самых мерзких и злых существ, для которых смерть – это перерождение в еще более отвратную форму существования. Эта Жизнь использует буквально все вокруг себя как ресурс для развития и размножения. Она неразумна, жестока и безумна настолько, насколько возможно. Предела нет. Аналог представить невозможно, как и границы потенциала. Многих это вдохновляло. А я ненавидел все, что там было, ненавидел всех, кто там был. Но я смог выбраться, смог спасти себя, идя по трупам. Иного пути не было. Единственное, что я мог, – это идти вперед. Не сразу, но я все же получил шанс начать новую жизнь, оставив ужас за спиной. Для этого пришлось пожертвовать многими людьми. То место называлось Вектор. До него я ничего не помню. Искусственная или нет, но амнезия забрала все воспоминания, оставив лишь функционал. Я не знал ничего про себя: родители, место и дата рождения, образование – ничего! И лишь благодаря твоей маме я понял, что могу начать жить как обычный человек. Как раз в тот момент я узнал о том, что человек, чью жизнь я отдал Вектору ради собственного спасения, который на самом деле был еще страшнее меня… этот несчастный до последнего часа пытался стать лучше. Сам того не зная, он смог каким‑то образом собрать то лучшее, что осталось, и сохранить, дав этому имя Холден. Записи его жизни на Векторе смогли пережить его самого и чудом попали в мои руки. Оттуда я все и узнал. Раз уж он смог в том кошмаре найти силы и стать лучше, то разве я не смогу? В честь него я и взял имя Холд. Раньше меня звали по‑другому, и это имя – имя плохого человека… Тобин. Я даже не знаю, настоящее ли это мое имя или дано Вектором. Но Тобин совершал мерзкие поступки в адрес всех людей, кого встречал, потому что у него не было прошлого, а значит, нет и настоящего. Когда у тебя есть иммунитет от иноземной биологической Жизни, то ты больше не человек: ты – сосуд. Я хотел видеть, как люди сами себя сожрут, в отместку за все, что со мной было. И я видел это, потакал этому, провоцировал это!
