Идиот.
Периоды злости сменялись апатией, когда не хотелось ничего. Я то был готов крушить весь мир, а то запирался дома, чтобы просто сидеть, смотреть в стену, думать, вспоминать. Мечтать. Да-да, я мечтал, как сопливый ребенок, о том, что сейчас дверь распахнется и войдет она, такая счастливая, с улыбкой, сияющими глазами и скажет, что остается, что хочет быть только со мной.
Невыносимо.
Я не выдержал. Наплевал на гордость, на мужское самолюбие, вообще на все и, как побитый пес, пополз к ней. Приехал к цветочному магазину за два часа до закрытия и все это время просидел в машине, наблюдая за тем, как Марина словно пчелка вьется вокруг роз, лилий и хризантем. Как обслуживает покупателей. Как улыбается.
Меня просто завораживала ее задумчивая улыбка. Такое чувство, будто она тоже о чем-то мечтала. Пусть это самонадеянно, но мне хотелось думать, что эти мечты обо мне.
А еще, она больше не блондинка. Покрасилась в темный-шоколад. Почему-то это убивает.
Когда она выходит на улицу, я сигналю фарами, привлекая к себе внимание. Марина выныривает из своей блаженной задумчивости, тут же становится серьезной, как-то раздраженно качает головой и идет к машине.
Открывает дверцу и садится на соседнее сиденье.
— Что опять, Сереж? — спрашивает устало, и сколько я не вглядываюсь не могу найти и тени той улыбки, что не сходила с ее губ, но протяжении последних двух часов, — Мы вроде уже поговорили и все выяснили.
— Не все, — я просто так отступать не собираюсь.
— Ну что еще?
— Вернись, пожалуйста.
— Ты издеваешься, да? — интересуется аккуратно, будто общается с агрессивным слабоумным.
— Не могу без тебя, понимаешь? — голос садится от волнения, — прихожу домой и на стены бросаюсь от одиночества.
— Так пригласи к себе Юлю. Или кого-нибудь еще.
— Я не могу. Не хочу. Мне ты нужна.
Марина сокрушенно качает головой.
— Ковалев, ты пьян? Вроде нет. Болен? Тоже не похоже. Я не пойму, к чему ты завел этот разговор и на что рассчитываешь.
— На то, что ты простишь меня и вернешься.
— Прощу? А тебе разве нужно мое прощение.
Я внезапно понимаю, что за все это время так и не извинился, не признался, что был неправ, что сожалею о том, что делал ей больно.
— Марин, прости меня, пожалуйста. Я был…сволочью. Самовлюбленным козлом.
— Сережа, давай без самоуничижения. Хватит того, что ты признал свою неправоту.
— Хватит, правда? — я тут же воспринял духом, — это значит, что ты меня простишь и вернешься?
— Это значит, что я тебя давно простила, но возвращаться не собираюсь.
— Марин… Я люблю тебя. Всегда любил. Только тебя.
Она ничего не отвечает. Молчит. Смотрит. А мне хочется орать. Хочется услышать от нее, те самые заветные слова, которые она мне раньше дарила.
— Прошу тебя. Давай попробуем все сначала. Я обещаю. Теперь все будет иначе.
— Сереж, — тихо, но уверенно, глядя мне в глаза, — я люблю ЕГО.
Словно кол в сердце загнали. С размаху. Не жалея.
— Нет, — отчаянно покачал головой, отказываясь принимать горькую правду, — не любишь.
Она не может так поступить со мной. С нами. Просто не может. Не имеет права. Я же люблю ее!
— Люблю, — уверенно кивает.
— А как же я? Меня ты тоже любила.
— Любила, — она не отпирается, — именно в прошедшем времени. Сейчас уже нет.
Этого не может быть. Просто не может. Ведь я-то люблю. Еще сильнее чем раньше, до тряски в руках, до бессонных ночей.
— Лжешь.
Снисходительный, немного усталый взгляд в ответ.
У меня голос пропадает окончательно.
— Я не могу без тебя, — не говорю, хриплю через силу, как раненый зверь, — ты понимаешь? Я просто не смогу без тебя.
— Не переживай, — она улыбается, в этот раз искренне, от души, — все будет хорошо. Ты справишься. Встретишь другую.
Она утешает меня. Говорит тихим, спокойным голосом, даже ласково. Как с ребёнком.
— Ошибаешься!
Я никого не хочу встречать! Я хочу вернуть ее обратно. Мне больше не нужен никто.
— Марин, пожалуйста, — как маньяк хватаю ее за руку, — пожалуйста. Дай мне еще один шанс. Я все исправлю.
— Не могу, Ковалев. И не хочу, — пытается высвободить руку, но я вцепился в нее и не отпускаю. Потому что кажется, что стоит отпустить и все. Мир рухнет, рассыплется на осколки.
— У нас с ним будет ребенок, — произносит со смущенной улыбкой, а глаза начинают сиять, как два бриллианта. А мне от тоски сдохнуть хочется. Мутит.
Я не понимаю, как это возможно, что женщина, которая мне так нужна, беременна от другого и так счастлива, что даже светится.
— И как давно? — спрашиваю, будто это имеет какое-то значение.
— Семь недель. Пока не видно кто там, но я думаю, что девочка. Я так чувствую. Дочка будет.
Внутри пожар и одновременно расползается вечная мерзлота. Это я должен был сделать ей дочку. Я. А не какой-то придурок, которого она теперь любит. Я!
Но Марине видать этого мало. Сама того, не подозревая она продолжает добивать, вколачивать гвозди в крышку моего гроба.
— Я выхожу замуж. Через две недели. Извини, но на свадьбу не позову. Сам понимаешь. Не та ситуация.
— Не надо, — прошу, хотя не имею на это никакого права, — я тебе не разрешаю!
Боже, как по-дебильному, как жалко я звучу!
Марина пропускает этот выпад мимо ушей.
— Поэтому, давай поставим точку в нашем общении. Пожалуйста. Не беспокой меня больше. Не приезжай. Не звони. Не ищи встречи. Я все равно не приду. У меня другая жизнь, и в ней для тебя места нет.
Наверное, в моем взгляде проскакивает что-то такое совсем жалкое, потому что она смягчается, аккуратно высвобождает свою узкую ладошку из захвата и ласково прикасается к моей небритой щеке.
— Все наладится, Сереж. Вот увидишь. Ты встретишь другую. Полюбишь ее. Найдешь свое счастье.
— А ты?
— А я уже счастлива, — еще раз ведет пальцами по моей щеке, улыбается ласково, ободряюще, с какой-то светлой грустью и после этого вылезает из машины.
Я наблюдаю за тем, как она идет прочь, уверенно глядя вперед. С улыбкой, излучая такие мегатонны неподдельного счастья, что прохожие улыбаются в ответ и оборачиваются следом.
Я провожаю ее взглядом, понимая, что все. Финал истории. Счастливый для нее и закономерный для меня, и чувствую, как по щеке, той самой к которой она прикасалась бежит теплая соленая капля.
