Книга Святой папочка, страница 23. Автор книги Патриция Локвуд

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Святой папочка»

Cтраница 23

Через дорогу от школы возвышался кафедральный собор Святого Людовика. Его романский купол, покрытый зеленоватой черепицей, напоминал спину морского чудища, всплывшего из моря чудес, покрытую мозаикой и волнами мрамора. Он был овеян атмосферой такой возвышенной торжественности, что даже школьницам она была не по зубам. Всякий раз, оказываясь в его темной утробе, я чувствовала себя мерцающим огоньком. Там не было нужды говорить. Если расплавить все золото в том соборе, получился бы кусок размером с Божью зубную коронку, огромную. Собор маячил на заднем плане всего, что мы делали, все наши маленькие драмы были так или иначе с ним связаны. Весной и осенью мы репетировали допоздна. Тень собора накрывала школу, как одеяло, подтянутое до самого подбородка.

Репетиции проходили в школьном спортзале, на одной стене которого висел большой баннер фиолетовой Пумы, талисмана школы, а с другой стояла пустая черная сцена. Там же проходили наши школьные танцы, и, думается мне, именно Пуму стоит благодарить за то, что под ее голодным хищным взглядом у наших мальчиков реже случались стояки во время медленных танцев. Но как бы мы ни пытались наполнить этот спортзал огненным дыханием Театра, в нем по-прежнему витали призраки волейбольных игр, что придавало пьесе о Холокосте, которую мы ставили, некую спортивность, которой в ней быть не должно. Всякий раз, когда я приподнимала руку в изящном жесте, казалось, будто я готовлюсь врезать по летящему в меня мячу. Вообще, было непонятно, почему девочковый класс католической школы в принципе решил вдруг поставить пьесу о Холокосте. В центре сюжета была история оркестра в концентрационном лагере, и я должна была притворяться, что играю на трубе, а позже кормить сырым картофелем мою любовницу-лесбиянку в вагоне для перевозки скота. Называлась пьеса «Игра со временем» – в названии был каламбур, казавший просто ужасным в свете того факта, что в конце пьесы все музыканты умирают.

В ней играли мои друзья: Мэри, высокая и отчаянная девчонка, которая, помню, ожесточенно смотрела в парту, пока учитель вслух зачитывал ее пассаж про глазное яблоко Эмерсона [29]. Еще там была Джейми, хвастунья и танцовщица, которая родилась с белокурой прядью в копне темных кудрей. Ну и Элизабет, с умными, слегка выпученными глазами, замкнутая, как глубоководная раковина. Вот она-то священнику и нравилась больше всех. Она прекрасно разбиралась в телевидении, что в то время выглядело как проявление жизненной мудрости, а не зависимости от телевизора. И вот мы приходили в тот зал после уроков и делали вид, что играем на своих инструментах. И священник приходил – потешиться. Ну только представьте себе это зрелище – кучка гладколицых девочек-подростков, изображающих подлинные страдания и притворяющихся, будто они играют на маленьких флейтах.

В учебные часы священник вел у нас уроки сексуального образования, хотя мы уже и так все знали о сексе. Он часто мотал головой взад-вперед и говорил: «Ни в коем случае, девочки! Ни руками, ни ртом, ни-ни!» В девяностые все искушенные люди знали, что есть три вещи, которыми можно заниматься помимо библейского сношения. Третью произносить вслух нельзя, только не в этой монастырской комнате, состоящей практически из одних окон. Парты были расставлены по кругу, в нетрадиционном стиле, а значит, можно было говорить и задавать действительно важные вопросы, например, можно ли забеременеть в джакузи. Время от времени за окнами появлялся какой-нибудь городской сумасшедший и принимался теребить у нас на глазах свой прибор, что в своем роде тоже было частью образовательного процесса, но к тому моменту, как мы вызывали полицию, он уже убегал.

Я игнорировала рассказы о том, что нам можно, а чего нельзя, постукивала ручкой по тетради и думала о поэзии. Я тогда все равно не встречалась с мальчишками. Единственными представителями мужского пола в моем окружении были семинаристы, да и те появлялись лишь время от времени. Плюс парочка отцовских учеников.

Я опустила взгляд на страницу тетради, где крупными жирными буквами было выведено слово «НРАВСТВЕННОСТЬ» – так назывался этот урок – и попыталась придумать идеальную последнюю строчку, хлесткую, чтобы била наотмашь. Пока священник читал лекцию, выражение его глаз не менялось, а очки тускло поблескивали. Кожа у него всегда была такой гвоздично-красной, что даже покрасней он от смущения – никто бы и не заметил. По его внешнему виду совершенно нельзя было понять, о чем он думает, поэтому позже все как один говорили, что подозревали его с самого начала.

Такое и правда обычно видно за милю, но я не заметила, и никто из нас не заметил, а вскоре того священника арестовали за секс с четырнадцатилетним мальчиком, и после того, как я выпустилась из школы, он отправился за решетку отбывать пожизненное заключение. Все были в шоке. В таких ситуациях все всегда в шоке. Я была тоже – но не потому, что никогда не слыхала о подобных историях, а потому что она приключилась с моим священником. Как сказала одна из одноклассниц: «Все, о чем я могу думать – это скольким людям до этого он, должно быть, помог», но мне ничего подобного в голову не приходило. Я все думала о соборе, о его высоких каменных переходах и о черных фигурах, мечущихся там, занятых своими тайными делишками. О том, что внимание священника всегда считалось честью, знаком почета и избранности. Наверное, тот мальчик тоже чувствовал, что стоит под златыми лучами. Я представляла себе кабинет, где все это, должно быть, произошло, комнату, где я и сама бывала сотни раз, видела письменный стол, деревянные панели на стенах и медный крест на стене. Там даже пресс-папье были с крестиками, даже растения в горшках держали свои зеленые лапы при себе. Там было так тесно и так низко нависал потолок, что ты чувствовал эту замкнутость как ни в одном другом месте. Туда священник и привел мальчика.

– О, так я знал его, – говорит семинарист. – Я встретил его однажды на базе отдыха, когда мне было двенадцать.

Сердце у меня в груди сжимается от ужаса. Чуть позже всплыли и другие истории, слишком гнилые, чтобы писать о них. Оказалось, что тот священник частенько разыскивал мальчиков, которые думали, что у них религиозное призвание, серьезных, со светлыми глазами, которые готовы были не спать допоздна, рассуждая о том, что значит отдать себя Богу. Одна из его жертв после близкого знакомства с ним в подростковые годы выпила антифриз – по словам семинариста, не выдержав груза стыда и страданий. А позже ему сказали, что он не сможет стать священником, потому что покушался на самоубийство. И тогда он покусился еще раз, уже в возрасте двадцати одного года. И преуспел.

– Скажи, что тебе удалось от него спастись, – тихо прошу я, когда семинарист описывает, как священник и на него направил лучи своей симпатии. Он подарил ему реликвию – кусочек Единственного Истинного Креста. Оказалось, таких кусочков было не менее четырех тысяч и все они плавали по Сент-Луису, рядом, но не соприкасаясь, прожигая дыры в карманах брюк цвета хаки у подростков-христиан. Этот подарок – все, что когда-либо происходило между ними. Но и это ненормально.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация