— Добрый вечер, лорд Скарсфелд, — вежливо произнесла она и добавила, улыбнувшись Фелиции: — Леди Скарсфелд. Спасибо вам за сладости для детей. Они только и говорят о вашей доброте.
— На свете нет ребенка, который не любил бы сладкое, — улыбнулась в ответ Фелиция. — Сколько здесь еще детей?
— Четверо, миледи.
Фелиция бросила на мужа взгляд, который женщина не заметила. В нем было настоящее требование угостить всех мятными леденцами на палочке.
Она могла сделать это сама, но давала шанс мужу проявить щедрость.
Исайя подошел к кровати и достал из сумочки Фелиции четыре леденца.
— Разумеется, если вы не возражаете, — сказал он, протягивая их кухарке.
— Вы очень добры, сэр. — Женщина смотрела на него так, будто не верила, что перед ней именно он. Исайя был удивлен своим поступком не меньше и, конечно, понимал, что все дело в доброте Фелиции.
Женщина удалилась, оставив витать по комнате аромат восхитительных пирожных. Из носика чайника поднимался пар — от одного этого в комнате становилось теплее.
— Вы сделаете из меня святого, — усмехнулся Исайя и принялся наливать чай.
Он произнес первое, что пришло в голову, потому что не хотел возвращаться к разговору, прерванному кухаркой. Не следует позволять супруге и дальше изучать его.
Они сидели на мягких стульях, пили чай и ели пирожные. При этом почти не разговаривая, если не считать нескольких брошенных фраз о погоде, которая, к счастью, налаживалась, мгла рассеивалась, и тени на кровати становились четче.
Исайя не мог припомнить, чтобы его когда-то так раздражал вполне невинный предмет мебели. Впрочем, мысли его в конкретном случае вовсе не были невинными. Но и вполне позволительными, ведь он женат на девушке, которая только что подхватила тонкими пальчиками упавший рядом с краем лифа кусочек и отправила в рот.
Исайя поднялся с места.
— Спущусь вниз, в бар, дам вам время подготовиться ко сну. Не стоит меня ждать, я могу задержаться.
— Как пожелаете, милорд.
Милорд? Он знал ее недолго, но уже усвоил, что такое обращение означает нечто совсем иное, не то, что было произнесено. Она ведь не хочет сказать, что он должен остаться, а потом лечь с ней в одну постель?
Проклятие! Исайя решил, что непременно уйдет и будет оставаться в баре так долго, как…
В следующую секунду в комнате раздался звон разбитого стекла. Фелиция вскрикнула и поднялась на ноги. Ветер разметал по полу подсвеченные луной осколки. Исайя обнял Фелицию и отвел подальше от окна.
— Что случилось? — воскликнула она, перевела дыхание и положила голову ему на плечо.
— Дерево упало и разбило окно. Видите, на кровати ветки.
Порыв ветра не смог заглушить крики постояльцев из соседних комнат. Послышался топот по лестнице — люди поднимались и спускались. Судя по всему, окна в фойе тоже пострадали.
— Может, проведем ночь внизу? — Фелиция прижалась к нему, желая согреться.
— Лучше остаться здесь. Огонь горит, и его не надо делить с десятком людей.
— Но на кровать невозможно лечь.
— У меня есть мысль. — Он взял свое пальто, встряхнул и накинул ей на плечи. — Вот, Фелиция, сядьте у камина.
Она устроилась на ковре и посмотрела на него снизу вверх.
— Что вы намерены делать?
— Смастерить укрытие. Вы сможете подождать?
Она кивнула и поежилась от ворвавшегося в комнату холодного ветра.
Исайя взял покрывало с кровати и ловко стряхнул с него осколки, затем поставил на расстоянии от камина два стула и накинул на них одеяло. Теперь необходимо найти, чем подпереть так называемые стенки по бокам и чем прижать «крышу», лежащую на камине. Тогда тепло от огня будет идти в их шалаш.
Ах, ему подойдет карниз, ведь в гардинах сейчас нет никакого смысла. А напольная вешалка поможет удерживать одеяло сбоку. Исайя огляделся. Что же еще использовать? Взгляд упал на большую картину на стене, она тоже сгодится для создания укрытия. Оно получилось крошечным, но выполняло главную и необходимую функцию — защищало от холода.
Исайя стащил матрас и пристроил на пол, а следом перенес, взбив, подушки. Работа заняла у него не больше десяти минут, а провести ночь в номере вдвоем лучше, чем в фойе отеля в обществе недовольных постояльцев.
— Я даже не предполагала, Исайя, что вы обладаете такими талантами в возведении разных сооружений.
Он сел, прижавшись к ней плечом: в их укрытии все же было мало места. Пожалуй, нужно было обнять Фелицию и прижать к себе, хотя бы ради того, чтобы согреться. Любой супруг сделал бы это, хотя он едва ли имеет право так себя называть.
— Здесь просто замечательно. — Услышав слова Фелиции, он решил, что и сейчас ее стоит понимать иначе. — Уютно и тепло.
Даже неловко, что мы так хорошо устроились, когда другие жены не могут этим похвастать. Сомневаюсь, что все мужья наделены талантом выживать в трудных условиях.
— Все это умеют, ведь когда-то мы были маленькими, а мальчики любят строить шалаши, крепости и тому подобное.
У других жен была возможность прижаться к мужьям всем телом, а не рассчитывать только на тепло от касающейся плеча руки.
— Возможно, придется долго ждать, пока ветер утихнет, и мы сможем отправиться в путь. Что придумать, чтобы скоротать время?
— Предлагайте вы. — Если для этого не надо будет лежать рядом с ней на матрасе, он согласен.
— Что ж, хорошо. Я выбираю, прежде всего, не унывать. — Она загадочно и довольно улыбнулась, что заставило Исайю поволноваться. — И конечно, петь.
— Петь? — Что ж, могло быть и хуже. Он знает много веселых мелодий, которыми можно поднять настроение.
— Да, рождественские гимны.
— В этом я не знаток. — Те, которые он знал, ему не нравились.
— Не волнуйтесь, я помню наизусть все. — Фелиция прижала кончик пальчика к нижней губе, разумеется даже не представляя, как этот жест на него действует. Впрочем, видимо, представляет, ведь он краснеет, как неискушенный юнец. — Точно не «Я видел три корабля». Питер говорит, что тогда мой голос похож на кошачий визг.
— Уверен, это не так!
Она пожала плечами и прикрыла на мгновение прекрасные зеленые глаза.
— Вот и увидите. Споем «Тихую ночь». Вы точно знаете слова.
Он действительно знал, но не пел уже много лет. Эту песенку пела мама, когда укладывала его спать в канун Рождества. В те благословенные времена он быстро засыпал, слушая мамин нежный голос, но вспоминать об этом позже стало невыносимо горько, и он запретил себе думать, в том числе и о песенке.
Взгляд Фелиции словно проникал внутрь, бередил самые болезненные раны.
