Он вышел первым, мы двинулись следом. В доме стояла мертвая тишина – в данном случае и в самом прямом смысле. Пристегнув оружие, мы вышли на крыльцо, и от сторожки моментально бросился с поклонами привратник:
– Прикажете расседлывать, благородный господин? Вы так и не дали распоряжений…
Мне пришло в голову, что он вот-вот начнет недоумевать, сообразив, что оружие висит у нас на поясах, – а значит, я уже понимал, ему станет ясно, что в гостях мы не остаемся, сорвались на ночь глядя. Однако Грайт явно не собирался давать ему время на раздумья, сказал непререкаемым тоном:
– Да, расседлывай, пошли вместе, я покажу, с какими седельными сумами надлежит обращаться особенно осторожно…
И первым направился к двери конюшни, за ним зарысил привратник, судя по безмятежно-услужливому лицу, так и не успевший проникнуться недоумением. Дверь оставалась открытой, но раздался лишь короткий тихий шум, и тут же Грайт распахнул изнутри ворота конюшни, позвал:
– Живо, выводим лошадей!
Никаких особенных эмоций я не ощутил: слуги были ни в чем не виноваты, но сплошь и рядом в играх, где ставки слишком высоки, не считают пешек. Снова в ходу жестокое понятие «неизбежные потери», на том стоит наш мир, и этот, как быстро выяснилось, тоже, и ничего тут не поделаешь…
Неспешной рысью мы двинулись по улицам. Еще не стемнело окончательно, но уже повсюду горели уличные фонари той же загадочной системы, что и на постоялом дворе: яркое, порой мерцавшее пламя непонятной природы, вполне может оказаться, что очередное благодеяние ватаков. Начиналась оживленная ночная жизнь для горожан с туго набитым кошельком – гуляющих почти не убавилось, разве что исчезли с улиц одетые попроще, много было парочек и веселых компаний, из высоких, настежь распахнутых окон доносилась музыка, смех и веселый гомон. Ручаться можно, никто не вспоминал о Жребии и Поварнях.
Из города нас выпустили беспрепятственно. Шпиков и стражников в воротах поубавилось примерно наполовину – сразу видно, в ночное время здешний устав караульной службы изрядно терял суровость. Мы оказались в воротах единственными проезжающими. Даже Золотой Стражник откровенно поклевывал носом в своем скворечнике и вернул подорожные без всякой демонстративной задержки, не задав ни одного вопроса, так что на сей раз мне не пришлось изображать глухонемого – ага, проем был ярко освещен, и он быстро заметил шкуру неведомого зверя, снимавшую все вопросы и вносившую полную ясность. Я слышал, как шпик лениво, громко шепнул другому:
– Ну да, подряпали на зорьке шертанов подстерегать…
Большой Тракт, как и следовало ожидать, был пуст, мы, равняясь на Грайта, двинулись размеренной рысью. По обе стороны дороги тянулись возделанные поля. Понемногу стемнело, справа над полями появился ярко-коричневый месяц рожками вверх, чуточку прибавивший в толщине, – а вот выщербинка на желтом кружочке определенно стала больше.
Чуть позже на небе проступили звезды, особенно крупные и яркие, как всегда вдали от городов, главным образом привычно-белые, но попадались и синие, алые, желтые. Ни одного знакомого созвездия я не увидел, чему нисколечко не удивился. Только Млечный Путь, совершенно такой же, знакомо протянулся наискось по всему ночному небосклону от горизонта до горизонта, блистая неисчислимой россыпью звезд, прекрасной и далекой.
Ехали молча. Прошло довольно много времени, прежде чем Алатиэль сердито бросила:
– Каков мерзавец!
– Покойный был прав в одном-единственном, – сказал Грайт. – Молодые частенько не учитывают всех сложностей жизни. Он не был мерзавцем, Алатиэль, он искренне верил в свою правоту, вот только его правота оставалась правотой только для него самого, а с великой целью была категорически несовместима, и потому он не имел права жить. Это будет для тебя жестоким, но необходимым уроком. Теперь ты знаешь, что в Братстве есть и такие – те, кто придерживается иных, своих взглядов на цель и методы. И порой они становятся для нашего дела смертельно опасны. Мы и раньше прекрасно знали, что кое-кто из старых полностью надежных членов Братства придерживается подобных взглядов, но я никак не ожидал, что и Знахарь…
– Почему же их не перережут? – воскликнула Алатиэль горячо.
Я ничуть не удивился, услышав слова Грайта о том, что подобные фракции прекрасно известны: конечно же, серьезное подполье просто обязано завести, пользуясь нашими терминами, партийную контрразведку…
– Потому что до определенного момента такие люди не опасны, – подумав, все же ответил Грайт. – Приносят гораздо больше пользы, чем вреда. При других условиях такую позицию можно было назвать циничной, но эти бытовые определения не годятся в нашем непростом деле…
– И вы нам, молодым, ничего об этом не говорите…
– Так уж заведено с самого начала. Испытал на себе – меня тоже не сразу посвятили во все сложности… Одно успокаивает: если мы добьемся своей цели, прежние сложности внутри Братства перестанут существовать сами по себе…
Но сами по себе появятся новые, быть может, окажутся еще тяжелее и опаснее, мысленно продолжил я. Очень уж часто победители становились непримиримыми врагами. Но, может быть, он прав, и такие вещи до поры до времени не следует знать ясноглазым девочкам, яростным, целеустремленным. Понемногу открывать им глаза на сложности жизни, воспитывать, как воспитывают детей. Никогда не был подпольщиком, нацеленным на ломку прежней системы, так что не могу судить со своей колокольни…
Алатиэль сказала с жалобной ноткой:
– Теперь на душе будет грустно оттого, что вдруг столкнулась с таким…
– Это и называется «взрослеть», – хмыкнул Грайт. – Тебе, право слово, легче, Алатиэль. У тебя на душе всего лишь грусть из тех, что проходят быстро. А вот мне горько, и эта горечь так скоро не пройдет. Мы были знакомы со Знахарем больше двадцати лет, он меня и привел в Братство, был наставником, примером, образцом… Но не было другого выхода. Усомнившийся сплошь и рядом кончает предательством… – Он помолчал, потом воскликнул с веселостью, показавшейся мне напускной: – Не самый подходящий для коротания дорожной скуки разговор! Вообще не стоит болтать. Дорога пуста, ехать еще долго, так что следует подхлестнуть коней. Быстрее доедем – дольше поспим, а с рассветом нам уже нужно быть в седлах… Эгей!
И он первым пустил коня в галоп.
Вновь размеренный дорожный аллюр: короткий галоп, через примерно равные промежутки времени (явно определенные для себя Грайтом заранее) сменявшийся столь же размеренной короткой рысью. В один из моментов, когда мы как раз шли на рысях, я обратил внимание, что в окружающем мире произошли существенные изменения (правда, не таившие никаких опасностей): по обе стороны от нас скользили наши тени, как им и полагалось: одна, от ярко-коричневого серпика, протянулась не так уж далеко справа налево, другая, от желтого кружочка, соответственно, слева направо, еще короче. И обе были довольно жидковатые, что ли. Но с некоторых пор прибавилась третья тень, гораздо длиннее, четче и гуще. Если те две можно было сравнить с крепко разведенной водой черной акварелью, то третью – с черной тушью, где не было и капельки воды. Третья тень летела впереди нас. Чтобы понять, откуда она взялась, достаточно было оглянуться, что я и сделал.
