Вскоре после Вторжения выяснилось, что ватаки едят людей – то есть человечину, приготовленную точно так же, как люди готовят обычные блюда. Человечина была не главной пищей, а своеобразным деликатесом, каким у дворян служат дичь и рыба некоторых пород (впрочем, у всех, на какой бы ступеньке общественной лестницы они ни стояли, есть свои деликатесы, считающиеся таковыми лишь в узком кругу). Очень скоро людоедство превратилось в стройную систему со своей спецификой: когда правила хорошего тона требуют не называть иные вещи вслух и не упоминать их в приличном обществе, не говоря уж о газетах и книгах, – но абсолютно все знают, что эти вещи существуют…
Давным-давно введен Жребий. В завершающий день каждой недели крестьяне и горожане собираются у особых бочек, начиная с детей, которые начали ходить, и по строгой очереди вытаскивают из нее медные кружочки. Тех, кто вытянул не пустой кружочек, а отмеченный особым знаком, уводят Золотые Стражники, и все точно знают куда – но никто это не обсуждает. Все знают, что они попадают на Поварни – окруженные сиреневой изгородью кухни, где готовят еду. Каждый приговоренный к смертной казни отправляется туда же. Пропорции Жребия расписаны четко: самую большую долю участников составляют крестьяне, а дальше некая пирамида: чем выше стоят те или иные группы населения на той самой общественной лестнице, тем меньше доля участвующих в Жребии. Дворяне от Жребия избавлены вовсе, кроме тех, кто приговорен к смертной казни за определенные преступления (которые я бы определил как политические). Та же привилегия распространяется на служителей Дакташи (но не на служителей Шести Священных, правда, их доля самая низкая).
И, наконец, самое гнусное. Кроме Поварен, существуют еще Приюты, где женщины, отобранные по особому Жребию, только тем и занимаются, что рожают детей, которых через несколько дней у них забирают и отправляют на Поварни. Приютов гораздо меньше, чем Поварен, из чего члены Братства давно сделали вывод: у ватаков есть некая иерархия в потреблении деликатесов, одним полагается простая человечина, другим – молодое мясцо, третьим – младенцы…
Словом, разработанная система, покончить с которой можно, только покончив с ватаками, а это до ближайшего времени считалось невозможным. Но теперь, когда выяснилось, что на людей с красной кровью смертельные для всех с синей кровью Изгороди не действуют…
Как ни прискорбно это сознавать, но именно стройная, отлаженная система Жребия вносит спокойствие в людскую общность. Многим дворянам глубоко наплевать, что низшие попадают на Поварни. Многим низшим, тем, кто стоит выше других, Жребий представляется не таким уж страшным злом – не большим, чем, скажем, утонуть, попасться разбойникам или погибнуть от удара молнии. Наконец, сама система жребия не столь уж тягостна – каждый надеется, что уж он-то, везунчик, вытащит пустой кружочек. Считается еще, что молитвы трем из Шести Священных спасут от рокового жребия, и эта вера широко распространена (к выгоде соответствующих служителей культа, мысленно прокомментировал я).
Попутно выяснилось, почему ватаки разгромили храмы Седьмой Священной (с именем, которое я не собирался держать в памяти). Только в ее храмах существовал комплекс молитв и проклятий, направленных против поедателей человечины (как я понял, возникших еще в те чертовски стародавние времена, когда люди жили дикими племенами и людоедство еще кое-где бытовало). Прихожан у нее было немало, вот ватаки ради своего вящего спокойствия и приняли меры…
Когда он закончил и стало ясно, что продолжать не будет, рассказал достаточно, я спросил:
– И часто у вас так?
И кивнул в сторону Большого Тракта – там все еще никто не выехал на дорогу, даже остававшиеся верхом дворяне. Люди возились у повозок – с некоторых свалился груз, другие выглядели непострадавшими, их ставили на колеса…
– Частенько, – сказал Грайт. – Вероятнее всего, они так лишний раз хотят показать, кто здесь хозяин. Преспокойно могли бы летать без дорог, как делают купцы, облагодетельствованные ими летучими кораблями. Но всякий раз шествуют по Большому Тракту и другим большим дорогам. Не так часто, чтобы это стало настоящей напастью, но и не так уж редко. Некоторые у нас считают, что для них это еще и своего рода развлечение, наподобие охоты. Можно пополнять запасы и без Жребия и прочего. Тут уж кому не повезло, так не повезло… куда денешься от больших дорог? Во всяком случае, на разбойников они уж точно охотятся, не всегда передоверяют это Золотой Страже…
И вновь замолчал, не сводя отрешенного взгляда с дороги, – но вряд ли видел ее. На Алатиэль я посмотрел только раз и тут же отвел глаза – очень уж горестное было у нее лицо, сердце чуточку защемило от жалости…
Стараясь, чтобы это не прозвучало укором, я спросил:
– Почему же ты раньше не рассказал, как обстоят дела? У меня было бы совсем другое отношение… ко многому…
Впервые за время нашего разговора он глянул на меня и тут же отвернулся. Я уж думал, что он не ответит, когда Грайт сказал глухо:
– Веришь ты или нет, но казалось чертовски унизительным признаваться, что люди – не более чем мясо…
Я верил всему, что он рассказал, умел работать с информацией и знал, с какими лицами не врут. Что-то перевернулось у меня в душе, и на многое теперь следовало смотреть по-другому. До этого к Грайту и Алатиэль я относился чуточку снисходительно, даже зная, что они ходят под смертью, полагал чуточку бесившимися с жиру дворянскими подпольщиками наподобие декабристов, у которых слова решительно расходились с делом – как они ни витийствовали об уничтожении крепостного рабства, никто из них (а помещиков с «душами» среди них хватало) собственных крестьян не освободил, наоборот, иные преспокойно сдавали деревеньки в залог и перед самым восстанием, а деньги тратили исключительно на себя…
Теперь все переменилось самым решительным образом. Дворян Жребий нисколечко не касался – но мои спутники, хотя их лично жизнь под ватаками почти и не затрагивала, стремились покончить с колонизаторами. Впрочем, я неудачно подобрал слово. Колонизаторы из нашей истории ватакам и в подметки не годились. Они грабили по всему свету под метелку, пролили реки крови, но все же не докатывались до людоедства – что еще сквернее, возведенного в стройную систему. Нужно из кожи вон вывернуться, но помочь моим спутникам, как советский человек не могу поступить иначе…
Грайт угрюмо спросил:
– Ну, теперь ты понял, за что предстоит драться и против кого?
– Не сомневайся, понял, – сказал я сквозь зубы. – Будь спокоен, не подведу…
– Ну тогда в седла, – сказал он, пружинисто взмывая на ноги. – Мы и так много времени потеряли…
Мы спустились с пологого косогора, ехали мимо оторопевших всадников, перевернутых повозок, потом – мимо мертвых лошадей и оставшихся без хозяев грузов. Кивнув на них, я спросил:
– Так и останутся валяться?
– Вот уж нет. – Грайт покривил губы. – Скоро набегут крестьяне из окрестных деревень, народец рачительный. Утащат все, что пригодится в хозяйстве, – законом это позволяется. Еще одна сладость от ватаков, которая им ничего не стоит…
