Несмотря на то что отец любил музыку, дома он почти никогда ее не слушал, и на скрипке играл совсем редко. Иногда, по утрам, в воскресенье, я слышала, как из его комнаты доносятся мучительные стенания смычка, скрипка вскрикивала, плакала, взывала к кому-то, прося не то пощады, не то помощи. Было такое чувство, будто это отец (в обыденной жизни человек холодный, угрюмый и бесчувственный) рыдал о чем-то, чего не мог высказать вслух не только всем нам, его близким людям, но и самому себе.
Жизнь сложилась так, что ему пришлось оставить музыкальную карьеру. Он рано завершил концертную деятельность, потому что «люди, с которыми он работал, были недостаточно хороши». Казалось, музыка совершенно перестала его волновать, – и когда он нуждался в работе, то искал ее в каких угодно сферах, только не связанных с творчеством. И наотрез отказывался идти на прослушивания, если я находила для него интересные объявления в газете, о том, что какой-то оркестр ищет вторую скрипку.
Вторым отец быть не хотел.
По мере того как семья росла и расходов прибавлялось все больше, он осел на второсортной административной работе, для которой требовалась одна шестнадцатая доля его способностей и где он с трудом переносил ограниченность своего начальника и сослуживцев.
У отца было два способа общения с домочадцами: унизительное высмеивание, от которого невозможно было защититься, и холодное молчание, вымораживающее весь дом и порой разбавляемое непредсказуемыми вспышками гнева. Мы жили в постоянном эмоциональном напряжении. Брат как правило прятался в своей комнате, а мама с головой уходила в домашние дела. В редкие минуты, когда она вступала с отцом в противоборство (а вернее, мягко выговаривала ему свои претензии, но так, чтобы и я могла ее слышать), я обычно принимала противоположную ей сторону.
– Он устал, – говорила я. – Просто покорми его – он же только что пришел с работы.
Правда, отец даже не догадывался, что я его защищаю (он был полностью сосредоточен на себе – никого не слышал и ни с кем не вел душевных разговоров). Если я приходила к нему с каким-нибудь вопросом, делом или радостной новостью, он ворчал, что я досаждаю ему своими проблемами и глупой болтовней, и утыкался взглядом в экран телевизора или просто шел спать, чтобы его никто не доставал.
Спустя годы после его смерти, когда в рамках тренинга личностного роста «Разобраться со своим прошлым» я проходила проработку внутренних конфликтов и анализировала нерешенные проблемы во взаимоотношениях с отцом, я в качестве упражнения написала ему письмо, в котором наконец-таки высказалась начистоту.
Начало письма далось мне не сразу, но по мере того как я выливала на бумагу свои обиды и задавала вопросы, которые не решалась обсудить с отцом при его жизни, писать становилось значительно легче. Из меня буквально хлынул поток эмоций, копившихся на протяжении многих лет. Обида, боль, невысказанная любовь, печаль, гнев – всему этому нашлось место в моем письме.
«Дорогой папа!
Пожалуйста, увидь меня. Заметь меня. Поговори со мной. Ты всегда так занят своей работой! Ты все время раздражен, злишься на окружающий мир и своих родных. Я никогда не понимала, что с тобой. Что тебя угнетало? Ты все время жаловался на усталость и выглядел уставшим, хотя только и делал, что смотрел телевизор или спал…
Пытаюсь вспомнить, сколько раз за свою жизнь я видела твою улыбку. Знаешь, сколько? От силы раза три. Один раз – во время твоего отпуска, когда мы с тобой заметили, как поле пересекли двое оленят. Второй раз – когда на наш задний двор забрались соседские дети и играли там, за кустами акации. А третий раз – когда ты одарил своей улыбкой лично меня (это воспоминание мне особенно дорого).
Мне тогда было девять. Случилось это в воскресенье, когда у нас дома были гости. Вы с мамой поехали их провожать, а я осталась одна. На кухне и в гостиной после застолья был страшный беспорядок – грязная посуда, испачканные скатерти и салфетки, недоеденная еда, замызганный и усеянный крошками пол…
Пока вас не было, я навела повсюду порядок: вымыла грязные тарелки, кастрюли и сковородки, помыла полы, вытерла столы, собрала грязные салфетки и скатерти…
Когда со всем было покончено и я уже домывала раковину после грязной посуды, домой вернулись вы с мамой. Увидев повсюду порядок, вы оба удивились, совсем не ожидая от меня такого сюрприза. Я помню, ты вошел тогда в кухню, увидел меня перед раковиной, в резиновых перчатках и с губкой в руках, и спросил:
– Это ты все одна сделала?
– Да, – ответила я.
И тут ты мне улыбнулся.
Это была твоя третья – и последняя – улыбка из тех, что мне довелось видеть за всю твою жизнь.
Ты мне сказал тогда:
– Какая ты молодчина!
И эта похвала пролилась бальзамом на мое сердце. Я до сих пор ношу в глубине души память о тех твоих словах и твоей улыбке. Это была первая и единственная похвала, которую я получила от тебя за всю жизнь.
Но в основном ты всегда был угрюм, зол на весь мир, раздражен на маму, брата и меня. Тебя не удовлетворяли мои достижения в музыкальной школе, мои оценки по обычным предметам, ты был недоволен моим внешним видом, тем, как я одевалась, как говорила, о чем говорила, с кем дружила, какие вопросы тебе задавала.
Большую часть времени ты меня игнорировал. А когда не игнорировал – критиковал. Ты вечно находил во мне какие-нибудь изъяны.
Посмотри на меня сейчас. У меня все сложилось отлично, я много достигла. Я молодчина! Я все еще хорошая девочка. Ты мог бы гордиться мной.
Или нет?
Знаешь, пап, мне очень жаль, что всю свою жизнь ты сторонился меня, и у нас не было возможности сблизиться. Ты не выражал заинтересованности во мне. А жаль. Я бы очень хотела узнать тебя лучше. И ближе познакомиться с тобой. Но мне это так и не удалось.
Хотя… был один случай. Я тогда училась на первом курсе колледжа, мы с тобой пошли вместе на концерт – только ты и я. Это был единственный раз, насколько я помню, когда мы пошли куда-то вместе. Я была счастлива в тот день! Я чувствовала себя по-настоящему взрослой. На высоких каблуках, в нарядной одежде, с крохотными сережками в ушах… Я чувствовала себя маленькой женщиной. Леди, удостоившейся твоего внимания… Мы встретились с тобой у Карнеги-холла. А до этого я спешила к тебе после лекций в колледже, и пока ехала в переполненном вагоне метро, представляла себе, как все пройдет. Перед концертом мы зашли с тобой в кафешку. Купили по гамбургеру, заказали картошку фри… И вот там, в той кафешке, мы с тобой впервые по-настоящему поговорили. Я уже не помню точно, о чем тебе рассказывала – о своей ли учебе или о друзьях, но, сидя напротив меня за столом, ты внимательно слушал. И твой взгляд был такой… Такой заинтересованный. Словно ты впервые в жизни меня увидел. В ответ на мои рассказы ты тоже немного открылся и поделился воспоминаниями о своих занятиях музыкой.
Тот концерт, на котором мы с тобой были, потряс меня, хотя я и не помню, что в тот вечер играли. Главное впечатление было связано с тобой. Меня переполняли чувства от того, что мы сидим рядом и слушаем музыку! Время от времени я посматривала на тебя – на твое лицо, на полуприкрытые веки. Мне казалось, прекрасные звуки удивительным образом преобразили твои черты.
