– Она что, проклятие наводит?
– Пустышка, надмаг – все одно.
– Держи ее!
– Мы сейчас…
Я завизжала – так громко, что на миг даже самые высокие отпрянули.
– Довольно!
Человек, шедший сквозь толпу, был невысоким и полным, невзрачным с виду, но все расступались перед ним, как перед великаном. Одет он был в темно-синюю форму.
– Блюститель Глай… Тут, глядите…
– Я и сам вижу. – Теперь он стоял прямо передо мной. Я не решилась поднять на него взгляд – и смотрела только на черные сапоги. К правому прилип ком грязи.
– Иди за мной. А вы продолжайте… веселиться. Не на что здесь смотреть. И думать не о чем.
Я повиновалась – потому что ничего другого мне не оставалось, – но, следуя за блюстителем, слышала, как за моей спиной они продолжают говорить:
– Откуда эта пакость пришла?
– Со стороны леса.
– Сколько она там пряталась?
– Подумать только, значит, в любой момент могла…
– …чтобы неповадно было…
У меня не было времени по-настоящему испугаться за Никто или за себя – потому что вскоре Глай привел меня к невысокому каменному дому с красной дверью. Внутри оказалось чисто и светло, но я почти ничего не запомнила из обстановки – только большой стол и стопки бумаг на нем.
Глай не предложил мне сесть. Устроившись в кресле, принялся расспрашивать меня – сухо, деловито. «Ты помнишь свое настоящее имя?» «Где именно ты пришла в себя?» «Когда это случилось?» «Где надмаг, который это сделал?»
Я не могла ответить ни на один из его вопросов – чего-то не знала, чем-то боялась навредить нам с Никто, – и Глай начал злиться. Я поняла это по запаху – внешне он ничем себя не выдал.
– Очень хорошо, – сказал он, наклоняясь над бумагами. – Раз не желаешь сотрудничать, будь по-твоему. Адрик!
В комнату зашел еще один человек в темно-синей форме – молодой, высокий. Увидев меня, он замер.
– Ну, что встал? – ворчливо спросил Глай. – Пустая не желает говорить по-хорошему. Придется пробовать по-плохому.
Адрик подошел ко мне – я успела заметить, что глаза у него светлые, не чета моим, – а потом пощечина оглушила меня, и я уже ничего больше не видела.
Он ударил меня еще несколько раз – не слишком больно, скорее унизительно. Почему-то мне казалось очень важным не расплакаться. Я держалась за мысль об этом изо всех сил – и не вымолвила ни слова уже не потому, что мне так хотелось что-то скрыть, а потому, что пощечины меня ошеломили.
– Ладно, брось это, – брезгливо сказал Глай, и все прекратилось так же внезапно, как и началось. – Она то ли дурочка, то ли и вправду совсем ничего не помнит.
Он что-то начеркал на листке, а потом кивнул Адрику:
– Уведи ее подальше из города… К тракту, например, отведи, к двум столбам. Нам здесь пустых не надо.
Адрик о чем-то спросил его – так тихо, что даже я не услышала, и Глай с досадой замотал головой:
– Ты в своем уме, парень? Просто оставь там, и все. Делай, как я сказал. Тот приказ, который Судья спустил… Если узнают про самосуд, будет плохо, а ее весь город видел.
Адрик снова заговорил, и на этот раз я расслышала: «Сразу к нему».
– Делать мне больше нечего – за свой счет ехать в Уондерсмин, – фыркнул старший блюститель. – Где столица и где мы? Недели пути ради пустой дурочки? Не смеши меня, парень. Я уже написал «убежала». Давай, живее.
Адрик схватил меня за локоть и выволок из дома.
– Идем. – Больше он ни слова мне не сказал – ни пока тащил меня через толпу, закрывая собой от взглядов любопытствующих, ни после, когда мы вышли за черту города. Мы шли, наверное, час, и пот стал заливать мне лицо, а Адрик даже не запыхался.
Наконец мы остановились – город остался далеко позади, а передо мной расстилалась широкая дорога, у которой высились два каменных столба, испещренных надписями на незнакомом языке.
Только тогда Адрик наконец открыл рот:
– В Борр не возвращайся. А не то… – Не договорив, он развернулся и пошел в сторону домов, оставив меня одну.
У меня подкосились ноги. Я осела на землю у одного из столбов и некоторое время сидела, привалившись к нему, бездумно ощущая, как солнце обжигает кожу. Мыслей не было. Над головой, по синему-синему небу, проплывали длинные белые облака. Травинка щекотала локоть, но я не пошевелилась, чтобы ее убрать.
В себя я пришла, только когда большое темное облако закрыло солнце и стало холоднее. Тогда в моей голове впервые с момента, как блюститель оставил меня у столба одну, вспыхнула мысль, яркая, невыносимая.
Я встала на ноги, пошатываясь: все тело затекло. Но время терять было нельзя – и я заковыляла вперед, чувствуя, как по лицу катятся слезы.
Возвращаться через город я не решилась – огибала его по широкой дуге, по обочинам дорог. Теперь Никто не пришлось бы дважды просить меня избегать людей.
Я добралась до хижины, когда стемнело. Еще издалека почувствовала запах. Люди были здесь – много людей. Но теперь они ушли, и я вздохнула с облегчением. Никто – хитрый, умный, даже несмотря на свою голову. Он почувствовал приближение людей заранее и успел спрятаться. Он наверняка дуется и от души помучает меня, чтобы доказать свою правоту, – и уж точно не выйдет из своего укрытия сразу.
Я осторожно обошла хижину, ожидая, что в ноздри ударит волна знакомого запаха и Никто выскочит из-за куста или остатков изгороди, чтобы напугать меня.
Две новые доски выпали из изгороди и лежали втоптанные в грязь – еще пару недель назад мы с Никто с большим трудом вкопали их поглубже после того, как они рухнули под грузом снега зимой.
Помедлив, я вошла в хижину. Все в ней было перевернуто вверх дном. Ящик, на котором Никто любил сидеть по вечерам, был разломан на куски. Склянки и мисочки, сброшенные со стола, превратились в груду осколков. Рядом валялись поникшие сухоцветы и затоптанные тряпки. Наши с Никто постели были опрокинуты, а Крылатая книга с ее чудесными рисунками, как и остальные книги, изорвана в клочки. Машинально я подобрала одну страницу. На ней оказалась изображена Ленна, обнимающая старуху. Поверх обеих отпечатался грязный след сапога. Я как можно бережнее вытерла рисунок, сложила страницу вчетверо и, убрав ее в карман, на негнущихся ногах вышла из хижины. Теперь я уловила запах Никто, до сих пор перебиваемый смрадом ярости, и он повел меня в сторону моря.
Я шла через кусты, не различая дороги, перебиралась через черные валуны, поваленные деревья и горы гниющих водорослей, выброшенных на берег прибоем.
Неподалеку от дерева, рядом с которым я так любила читать, наткнулась на старый револьвер. От него пахло Никто – еще недавно он сжимал его крепко, вспотев от страха. Я понятия не имела, где он прятал его от меня все это время. В хижине я ни разу не видела оружия.
