Конечно, Сорока ни за что не назначил бы нам встречу в случайном месте. Следовало догадаться – и все равно его хитрость впечатляла. Они с Прют пустились в обсуждения, а я все сжимала и сжимала свою злосчастную кружку, пытаясь успокоиться. Выходило неважно.
Я поднялась, подошла к большому потемневшему зеркалу в углу. Передо мной стояла невысокая девушка с простым лицом и русыми волосами, веснушчатая, большеглазая. Славная девушка. Не я.
Моя память, жизнь, личность, имя – все у меня отняли, и, как бы добры ко мне ни были Прют или Сорока, Судья или кто-то из блюстителей, я навсегда была отделена от них, будто невидимой тонкой преградой.
Если Малли Бликвуд не лгала, это не было случайностью. И уже скоро я смогу узнать наконец правду о себе.
* * * *
Особняк выделялся даже среди соседних – богатых и больших, нависающих над узкой улочкой. Этот был богаче и больше прочих, но внимание привлекал прежде всего своей красотой. Витражи в окнах верхнего этажа были украшены узорами, похожими на легкие крылья голубых ночных бабочек, а дверь красного дерева покрывала замысловатая резьба.
– Тонкая работа, – заметил Сорока. – Герб или семейная эмблема.
– Странный герб. Рыба?
– Больше напоминает кита, – сказала Прют, и я не решилась расспрашивать. Если прежняя я и знала что-то о китах, сейчас мне было о них ничего неизвестно.
Всю дорогу сюда сквозь богатые кварталы я чувствовала, что переполнена яростью так, что ткни меня булавкой – она начнет сочиться из прокола. Я представляла себе, как постучу в дом Джонована Вайса, сотни раз, – и в воображении я едва не проламывала доски дверным молотком. Я имела право злиться на него, человека, имевшего отношение к тому, что со мной случилось…
Но теперь, ступив наконец на порог, я ощутила странную робость. Прют и Сорока поднялись на крыльцо вместе со мной и теперь остановились по правое и левое плечо, как пара телохранителей.
– Чего ты? – Сорока нетерпеливо ткнул меня в бок. Для него все это было очередной загадкой, которую хочется скорее разгадать. – Хочешь, я постучу?
– Лекки сама постучит. – Прют сосредоточенно хмурилась, переводя взгляд с меня на дверной молоток и обратно. – Когда будет готова.
– Очень хорошо, – сказал вдруг Сорока. – А я вот передумал. Пойду пройдусь. Встретимся, когда закончите.
Остановить его никто из нас не успел – он слишком быстро скрылся за домом.
Отступать было некуда. Я схватила молоток, прикованный к двери длинной золотистой цепочкой, и пару раз ударила по железному кружку. Не мимо него, не по безукоризненной краске на двери – вышло очень сдержанно.
– Я думала, ты кипишь жаждой мести, – пробормотала Прют.
– Я и киплю. – Прозвучало неубедительно. – Просто это все еще может быть какой-то ошибкой. – Я не верила в собственные слова ни на секунду. Дом Вайса – с прелестными витражами, резьбой, балкончиками – не обманул меня своим фасадом. Я чувствовала дыхание зла, приподнимавшее тонкие волоски на шее. Это место было как-то связано с моей историей.
Дом молчал, и я уже собиралась постучать еще раз, когда дверь открылась – без скрипа или звука шагов, абсолютно бесшумно.
За дверью стояла женщина, невысокая, полная, в накрахмаленном фартуке с оборками и кружевном чепце. Маленькие темные глаза за очками с подозрением уставились на нас – особенно задержавшись на мне.
Но держалась эта женщина с безукоризненной вежливостью.
– Добрый день. Что вам угодно?
– Мы пришли к Джоновану Вайсу, – сказала я, и женщина нахмурилась.
– Могу я узнать цель вашего визита? Господин давно не принимал гостей. – Женщина, видимо экономка, колебалась – но и настроена враждебно не была. Во всяком случае, пока что. – Меня никто не предупреждал о вашем появлении.
– Если господин Вайс не захочет нас принимать, мы уйдем, – тихо сказала Прют. – Но у нас личный разговор к нему. Мы из студенческого исторического братства. Собираем свидетельства о битве при Мюлле, в которой принимал участие господин Вайс. Адрес господина Вайса нам дали в обществе ветеранов… под большим секретом. Простите нас за вторжение. Мы знаем, что господин Вайс выбрал уединенную жизнь – как и многие другие его соратники. Но мы уже были в нескольких домах, и везде нас принимали охотно. Разумеется, если вам нужны университетские бумаги или особое разрешение…
Я и не думала, что Прют умеет лгать так гладко и уверенно – куда там Сороке.
– Дело здесь не в бумагах, барышня. – Кажется, учтивый тон Прют стал еще одним очком в нашу пользу. – Просто я не думаю, что кому-то, вам или господину, эта встреча принесет пользу. – Она все еще колебалась. – Мы редко принимаем гостей.
– Председатель общества ветеранов предположил, что господину Вайсу приятно будет поделиться бесценным опытом с молодым поколением. Но если нельзя, то, разумеется…
Женщина вздохнула и отошла в сторону, пропуская нас. Зашуршал накрахмаленный фартук.
– Ладно. Может, это его и развлечет. Многого не ждите. И, если господину ваше появление не понравится, сразу уйдете, понятно?
– Само собой, – быстро отозвалась Прют, – как вы скажете!
Вслед за женщиной мы прошли через темный коридор.
Дом Джонована Вайса был богатым, прохладным и пустым. Пустыми казались даже шкафы, набитые книгами, и натюрморты в пышных золоченых рамах. Книги были пыльными. На картины давно никто не смотрел с радостью или интересом – и они умерли, увяли в своих роскошных рамах, хотя нарисованные цветы и фрукты так и лопались от переполнявшей их жизни.
Одна из картин, висевшая в проходной комнате, обставленной особенно роскошно, видимо бывшей приемной, отличалась от остальных. На ней единственной был изображен человек. Девочка лет семи, одетая в розовое платье, расшитое оборками. Темные вьющиеся волосы перевязаны алой лентой, голубые глаза серьезно смотрят куда-то мимо художника. Видимо, она отнеслась к позированию как к ответственной задаче – если, конечно, портрет был написан с натуры. Игрушечная лошадка-каталка у атласной туфельки, обруч в левой руке – богатый, любимый ребенок. Рама, в которую была заключена героиня картины, была совсем недавно протерта от пыли – и на фоне прочих казалась сияюще-чистой.
Наши шаги гулко звучали в широком коридоре – особенно в сравнении с тем, как бесшумно двигалась ведущая нас женщина.
Я заметила, что подол ее юбки расшит вручную – узор, оберегающий от зла. Видимо, прежде чем стать экономкой в доме Вайса, она жила в небольшой деревне, где-нибудь, где суеверия имели куда большую силу, чем на светлых улицах Уондерсмина.
– Сюда, пожалуйста. Я буду здесь, у двери, на случай, если хозяин позовет. Вас, вероятно, предупредили о его состоянии?
Я и без того уже догадалась, что загадочный Вайс болен. Это ничего не меняло – не должно было ничего менять, но сердце сжимало от недоброго предчувствия.
