***
Дни соединялись в недели, недели – в месяцы. Ожидание становилось невыносимым, неизвестность пугала всё больше и больше, вызывая тревожные предчувствия. Картины будущего часто рисовались Анне мрачными тонами. Поначалу письма приходили регулярно, и раз в неделю она читала известия от мужа. Он скупо сообщал ей о своём пребывании в крепости, подчёркивая, что здоров и всего у него в достатке, просил не тревожится за него, а поберечь себя и сына. В каждом своём письме он писал ей о своей любви, как молится и просит Господа позволить ему ещё хоть раз прижать её к своей груди. Анна осыпала поцелуями эти строки, ей казалось, что голос любимого звучит в её голове, а его образ вставал перед глазами. Она постоянно вспоминала их последнюю встречу, когда им разрешили свидание. Его небритое лицо с большими печальными глазами, то с какой нежностью он смотрел на неё, его прощальный поцелуй, в котором она почувствовала отчаяние, словно он прощался с ней навсегда. Но она продолжала верить, что их разлука не на век. Всё образуется! С упорством, почти героическим, уверяла она себя и продолжала проживать день за днём.
Каждый раз, когда ей нужно было что-то решить, Анна мысленно советовалась с мужем. Что бы он ей ответил, как отреагировал на тот или иной вопрос, возникавший у неё. Так ей было легче пережить это время без него, и постепенно вошло в привычку. Потом в очередном своём письме рассказывала Сергею о принятом решении и оказывалось, что она права – в ответном письме он одобрял, принятое ею решение, тот или иной её поступок.
Но однажды писем не случилось долго, взволнованная Анна едва ли не ежедневно пытала Николая, не скрывает ли он что-либо от неё.
- Анна, голубушка, уверяю вас, я тоже ничего не знаю! – отвечал тот, терпеливо снося её расспросы. – Быть может, просто задержка почты… Да мало ли? Вам ли не знать наших бюрократов! Потом письмо могло затеряться…
- Ах, Николай Ильич! Я … боюсь даже подумать, а ежели он простудился, и открылась старая рана? - Анна начинала припоминать возможные недуги мужа и смотрела на друга с надеждой, словно он мог знать точный ответ на все эти вопросы.
Её глаза блестели, лихорадочный румянец вспыхивал на щеках, а во всей фигуре сквозила напряжённость, точно Анна была готова сорваться с места и бежать куда-то. Эта затаённая тревога удивительно шла ей. В такие минуты она казалась Николаю вспугнутой ланью, беззащитной перед волей безжалостного охотника. Хотелось сразу же утешить это бедное создание, укрыть от всех бурь неспокойного мира. Николай ловил себя на незнакомых чувствах, которые сам же и боялся признать. Анна и маленький его крестник стали не просто близкими людьми, за эти месяцы они превратились в самое дорогое, что было у него. По вечерам он ужинал у Петрушевских, охотно возился с крестником, иногда сопровождал их на прогулке. С восхищением и трепетом слушал, как Анна играет на фортепиано, с затаённой нежностью любовался как изящные кисти порхают по клавишам, извлекая из них божественные звуки тонкими, почти невесомыми пальцами. Холостяцкая и довольно беспорядочная его жизнь обрела смысл. Однако Николай сам боялся осознать это и успешно, как ему казалось, старался ничем не выдать свои чувства.
Синяев понимал, что не имеет права на больше, чем быть просто другом. Большее было бы предательством по отношению к Сергею. Николай чувствовал бы себя подлецом, если бы предал своего друга. Кроме того, он понимал, что если хоть намёком обнаружит перед Анной истинное положение вещей, она отвергнет его помощь и поддержку. Для неё нет и не будет иного мужчины, кроме Сергея. Но без его, Николая, поддержки ей с сыном будет очень трудно. И чтобы не ставить Анну в столь щекотливую ситуацию – выбирать между ним и мужем, он гнал от себя малейший намёк на то, что его чувства к Анне есть нечто большее, чем просто дружеское расположение и привязанность.
- Анна, Анна, голубушка! – всплеснув руками, бросался он к ней и, присев рядом на диван, принимался уговаривать, глядя в глаза: - Это всё ваши фантазии! Нервы! Уверяю, ничего даже близкого вашим предположениям просто не может быть! Судите сами: в крепости есть лазарет и отличный врач, он точно сразу же предпринял бы необходимые меры. И даже если бы случилось нечто ужасное, вам бы тот час же сообщили! Умоляю, не накручивайте себя! Не фантазируйте!
- Вот, вот, - появлялся Архип, неся дымящийся чай, - и я об том же толкую! Вы уж, Николай Ильич, отверните её от подобных мыслей! А лучше бы принять капель, что третьего дня доктор прописал.
Она слушалась, поддавшись уговорам Архипа и Николая, принимала капли, потом, провожая Синяева, с печальной улыбкой извинялась за свою глупую несдержанность. Но ничего не менялось. В это жуткое время без писем Анне казалось, что она никогда больше не увидит Сергея и не узнает о нём ничего. Особенно тяжело ей было ночью. Днём десятки домашних хлопот, заботы о малыше отвлекали её, и даже если слёзы набегали на глаза, она справлялась с ними, чтобы быть с сыном весёлой, не пугать малыша и слуг. Однако ночью она оставалась один на один со своими мыслями. И чтобы окончательно не предаться отчаянию, ночами стояла на коленях перед образами, истово молясь о спасении мужа. А ещё просила за сына, чтобы он не остался сиротой. В изнеможении от слёз засыпала только к утру, но забывшись часа на три просыпалась с прежним тревожным чувством и шла в детскую.
Иногда сон никак не шёл к ней, тогда она подолгу стояла у окна, задумавшись, словно надеялась рассмотреть что-то в зимней ночи.
Иллюстрация из Сети, автора не знаю.
И только когда начинал робко алеть край небосвода и спящий город оживал, открываясь новому дню, Анна решительно сбрасывала свою задумчивость и, умывшись ледяной водой, шла на кухню, чтобы самой, не потревожив ещё спящую кухарку, заварить чашку крепкого кофе. Потом она устраивалась в кабинете Сергея и, подобрав ноги, сидела в его любимом кресле, мелкими глотками пила обжигающий напиток, впуская в себя его бодрящее тепло.
Это существование напоминало ей качели в безлюдном парке – все разошлись, а качели, кем-то раскаченные, подхваченные ветром, всё взлетают вверх, вниз, вверх, вниз, и всякий раз издают протяжный, разрывающий душу толи скрип, то ли стон.
***
Поднявшись по стёртым ступеням, влажным от растаявшего снега, Анна вошла в старую беседку. С этими белыми колоннами и каменной скамьёй были связаны самые приятные её воспоминания. Их первый поцелуй...
Вот здесь Сергей открылся ей в своих чувствах. В тот момент она оказалась в смятении. Разве могла надеяться на искренность его признания? Она и он – два мира. Сама любила без надежды на взаимность. Вернее, всегда знала, что не имеет права рассчитывать на взаимность с его стороны. Любовь разрывала её сердце, но она жила только этим чувством. И когда он открылся ей, Анна решила, что его слова – игра, о которой ей говорила Марья Фёдоровна. Кто он, и кто – она? Сердце забилось, ликуя, он любит её! Но разум воспротивился – нет, не верь, нельзя верить! Однако доводы сердца взяли верх: нельзя было не поверить его глазам, смотревшим на неё с невыразимой нежностью, нельзя было не поверить отчаянию и боли, исказившим его лицо, когда она высказала своё недоверие. И с её губ сорвались слова ответного признания. Она сама от себя этого не ожидала, но просто уже не имела сил более скрывать свои чувства.
