* * *
Коньяк и в самом деле был хорош. Насыщенный, маслянистый, особо каких-то нот нет — но вкус есть, единый такой, мощный, чисто мужской вкус. Хороший коньяк…
— Товарищи прислали? — спросил я
— А как же? Жизнь заставляет создавать свой имперский проект. Украина, Грузия, Молдова. Вскоре подтянется Беларусь и страны Прибалтики. Много ли, мало ли — но миллионов шестьдесят пять населения мы наберем. Уже что-то.
— Сброд блатных и нищих.
Генерал отсалютовал мне бокалом.
— В перспективе — может быть, Румынию подтянем, Болгарию, Турцию. Польшу.
— Вы понимаете, что Украина не может быть центром объединения имперского типа?.
— Почему же?
— По причине того, что Империя не может создаваться на идеях свободы. Империя — это сознательное ограничение свободы ради общего блага и общего жития. Вы же — не перестали сражаться за свободу, даже получив ее.
— Ну, свой ГУЛАГ мы еще создадим…
Эти страшные слова — генерал сказал вполне обыденно. Буднично — и от того это было еще страшнее.
А еще страшнее было от того, что я осознавал — именно так и будет. За семнадцатым годом — всегда бывает тридцать седьмой. Его просто не может не быть. В семнадцатом году люди скинули несправедливую, и как им казалось жестокую власть ради идей свободы, равенства и братства — самых справедливых идей, какие только могут быть на земле. В тридцать шестом была принята самая прогрессивная на тот момент (говорю без иронии) сталинская Конституция — а в тридцать седьмом вся страна, жизнь и смерть людей подчинялась таким неведомым ранее понятиям, как лимит или разбивка по категориям
[49]. Люди, старые революционеры, генералы и маршалы, конструкторы и академики, сами НКВДшники — харкая кровью в застенках, подписывали сивый бред в протоколах — о сотрудничестве с Троцким, о том, как вредили, как работали на польскую, германскую, британскую, никарагуанскую разведки, как собирались убить Сталина, Ворошилова, Молотова, как выдавали государственные секреты. Как отравили Горького, принимали на себя «политическую ответственность» за смерть Кирова. Самое удивительное, что и те кто пытал, судил, расстреливал — и те кого пытали, судили, расстреливали — они все верили в одно и то же, они были птенцами одного и того же гнезда. Комбат Дмитрий Штерн на допросе искренне говорил, что не мог работать на американскую разведку так как «не знает американского языка» — но при этом он не отрекся от коммунизма, от веры в коммунизм — да никто от него этого и не требовал…
Все они, убивая друг друга, верили одной верой и клялись одними клятвами.
Это было давно. Но от этого — не становится менее страшно. Потому что мы остались теми же самыми. Мы не приобрели иммунитета от этого. Мы не усвоили страшный урок, который стоил нам миллиона жизней до войны, а потом еще сколько то — во время, от того что мы расстреляли перед войной весь свой командный состав. Мы по-прежнему готовы сначала идти на Майдан, за светлое будущее — а потом, сколько то времени спустя, репрессировать и карать, убивать друг друга, аплодировать разгромным передовицам, кричать «раздавить фашистскую гадину», верить процессам, верить тому, что герои вдруг как то разом стали троцкистами, предателями и изменниками Родины.
И так ли мы, русские — отличаемся от украинцев?
Свой семнадцатый год — у украинцев уже был. А теперь — похоже, дело идет к году тридцать седьмому. А потом историки будут разбирать материалы репрессий, и удивляться — кто написал четыре миллиона доносов…
— Нельзя без ГУЛАГа, да? — с горечью сказал я. Я не играл — в тот момент я был вполне искренен.
— Ну а как без ГУЛАГа? — устало, но искренне сказал генерал — вы видите, что произошло с Украиной? Два майдана. Гражданская война, стволы на руках. Страха перед властью не осталось совсем. Всю дорогу митингуют, чем-то угрожают — ни одного решения принять толком нельзя. Кто с нами такими будет работать, если улица будет решать? Махновщина. Кто будет работать с политиками, если их решения ничего не значат? А уличная демократия… это же Африка. Вот говорят… украинский народ… украинский народ. Украинский народ есть, украинский народ будет. А что такое — народ? Это люди, которые признают над собой власть. А то, что на Майдане собралось — какой это народ? Это толпа…
…
— Ничего… прогоним весь актив через систему, люди страх Божий и познают. Будет у нас украинский народ. Тогда и выгребаться можно. Земля осталась, и какая земля. Заводы остались. Проживем…
Я залпом допил свой коньяк.
В дождях холодных нас скроет осень.
В объятьях крепких сожмет ГУЛАГ
Статья суровая — полтинник восемь
Клеймо навечно — народа враг
[50]…
Жаль, что нельзя без этого. Жаль…
Украина, близ Киева. 21 июля 2017 года
Контрразведчик должен знать всегда, как никто
другой, что верить в наше время нельзя никому,
порой даже самому себе. Мне — можно
Генрих Мюллер
«Семнадцать мгновений весны»
Генерал Пивовар появился на следующий день. В его глазах… в том, как он на меня посмотрел… быстрый, рысий взгляд — я уловил нотку торжества. Злого торжества. Это значило, что произошло что-то очень плохое.
— Коньяку хотите? — спросил он
— Для храбрости? — пошутил я.
Генерал одобрительно посмотрел на меня.
— Хорошо держитесь. Не совсем. Мне — звонил человек из Буэнос-Айреса… Юрий — так?
— И?
— Он готов перечислить полмиллиона долларов. На счет, который я укажу. Но с условием, что вы никогда не покинете Украину.
Вот оно так…
Я это подозревал, кстати. Начал подозревать еще в Буэнос-Айресе, перед отъездом. Мне показалось странным, что убили дядю Мишу. Кто мог его убить? Кому этот сверхосторожный еврей — открыл дверь?
И самый главный вопрос — если даже он начал наводить справки, как из Украины можно было за сорок восемь часов организовать убийство в Аргентине? Это только в фильмах возможно, на деле же…
