На форуме тепло, отраженное белым мрамором, концентрируется в каменной клетке зданий. Голоса поднимаются вверх, точно дым от воскурений в храме Юпитера, и их хор звучит почти мелодично. Нет хрипло орущих уличных торговцев, только несколько лавочников еще пытаются продать поникшие цветы для подношений Диане. Амара выбирает себе два гладиолуса, которые выглядят чуть получше остальных.
— Мы не можем зайти внутрь храма, — говорит она Британнике. — Придется оставить их у двери.
Они присоединяются к небольшой группе женщин и рабов, которые ждут у входа в храм Аполлона, где также почитают и его сестру Диану. Женщина, стоящая перед Амарой, уже на последних месяцах беременности, она ласково поглаживает живот стеблями цветов, которые принесла богине.
— Охотница помогает роженицам? — спрашивает Британника.
— Да, — отвечает Амара. На миг ей кажется, что британка скажет что-то еще, но та молчит.
У входа в храм мрачного вида служитель держит корзину, куда все молча кладут свои подношения. Кажется, ему не по нутру Британника, которая поверх его головы заглядывает на территорию храма. Он отгоняет ее. Британника не спешит повиноваться, и Амаре приходится тащить ее за руку.
— Охотница всегда была твоей любимой богиней? — спрашивает Британника, когда они идут обратно на форум.
— Нет. Мои родители поклонялись Афине Палладе.
— Но ты уже дважды поднесла охотнице. — Амара не отвечает, и Британника кивает, словно ей и такого ответа достаточно. — Филос знает?
Британника широкими шагами идет сквозь толпу, уверенная, что Амара не отстанет. По ней никак нельзя сказать, что она задает вопрос, который может быть слишком личным. «Знает что?» — чуть не спрашивает Амара. Так она бы ответила Виктории. Но с Британникой хитрить невозможно. Она только будет повторять вопрос более подробно и безо всякого стыда, пока не получит ответ.
— Нет, — говорит Амара. — Пока нет.
В доме они застают вернувшихся из порта Фебу и Лаису, обе сидят в атриуме вместе с Ювентусом и Филосом, все четверо о чем-то шепчутся. После ухода Виктории в доме не осталось свободных людей, кроме Амары.
— Мы ничего не знали, госпожа, — по-гречески говорит Феба, едва завидев Амару. — Клянусь вам.
— Я знаю, где она прятала все свои чаевые, — добавляет Лаиса. — Могу показать вам, когда вы будете убирать ее комнату.
Комната Виктории. Амара даже не подумала о том, чтобы прошерстить имущество подруги.
— Покажи сейчас, — говорит она Лаисе, которая резво взбегает наверх по лестнице, готовая в пух и прах разнести как репутацию Виктории, так и ее комнату.
Как только Амара заходит внутрь, она мысленно возвращается в тот день, когда Виктория впервые пришла в этот дом, вспоминает радость и волнение, которые тогда испытала. Печаль теснит ей грудь. Лаиса роется в одежде Виктории, которая была аккуратно сложена на стуле в углу.
— Вот! — вскрикивает она, поднимая вверх кошелек.
Амара берет его у нее.
— Я думала, она дарит подарки Крескенту, — говорит Лаиса, кивая. — Вернее, человеку, которого мы считали Крескентом.
Амара высыпает монеты на ладонь. Жалкие гроши. Она представляет, как Феликс забирает краденые чаевые Виктории, хвалит ее, награждает показной нежностью. Может, он и сейчас так с ней обращается. А может, он злится, что она не принесла ему больше, — гнев, который Виктория будет пытаться умилостивить, рассказывая ему еще больше об Амаре.
— Можете поделить все между собой, — говорит Амара Лаисе и Фебе, которые сейчас стоят в дверях. — Все ее вещи и деньги. Они ваши.
Амара выходит на балкон. Внизу Филос и Ювентус все еще о чем-то шушукаются у двери.
— Филос, — зовет она, наклонившись через перила. — Я хочу знать, что сказал хозяин.
Он оборачивается и смотрит вверх, но она уже отвернулась и идет в свой кабинет, не желая смотреть, как он поднимается.
Как только Филос закрывает дверь, она сбрасывает маску суровости и обнимает его.
— В доме слишком много людей, — шепчет он, разнимая ее руки и отстраняясь. — Я поговорил с Руфусом. Он разозлился, но не сильнее, чем я ожидал.
— Что он сказал?
— Его больше беспокоило, какой вред Виктория может нанести его репутации, а не сам факт, что она привела в дом любовника.
— Ему все еще важно, что я думаю? — удивленно спрашивает Амара. — Может, он все-таки не планирует избавляться от меня?
Филос облокачивается на дверь, упершись ногой в косяк, и не смотрит на нее.
— Я не думаю, что дело в этом. Хотя он и спросил меня, поверила ли ты Виктории, подозреваю, что больше он беспокоится о том, как бы слухи не дошли до семьи невесты.
— А, — говорит Амара, — конечно.
— Но я упирал на то, что тебя винить не в чем, и он мне поверил. А это самое главное. — Филос смотрит на нее с тревожным выражением, которое Амаре уже хорошо знакомо. Он всегда так смотрит, когда речь заходит об ее отношениях с Руфусом. — И возможно, он станет добрее относиться к тебе из-за чувства вины, которое испытывает. По крайней мере, я на это надеюсь.
Амара берет его за руку, и он быстро обнимает ее и целует в макушку.
— Нужно подождать до вечера, любовь моя, — шепчет он, сжимает ее плечо и отстраняется. Амара смотрит ему в спину, слышит щелчок задвижки, упирается лбом в стену и закрывает глаза.
В полусне Амаре кажется, что она погребена под толстым слоем грязи. Она чувствует вес чьей-то руки, которая лежит у нее на плече, и страх поражает ее разрядом молнии при смутной мысли о борделе. Она подскакивает, но вокруг только воздух.
— Это я. Я не хотел тебя напугать.
Филос смотрит на нее, его лицо освещено огнем масляной лампы, а она сама лежит в своей теплой кровати, в темной комнате. Но страх не отпускает ее так быстро.
— Что случилось?
— Ничего не случилось. — Филос ласково отводит волосы с ее лица. — Я хотел, чтобы ты отдохнула, но ты проспала весь день.
Амара пытается сесть, и он помогает ей.
— Ты такая бледная. Ты не заболела?
«Меня тошнит, и мне страшно», — думает Амара.
— Нет, — она придвигается ближе к нему, и они сидят совсем рядом, соприкасаясь коленями. — Но я должна тебе кое-что сказать.
Она не может заставить себя произнести нужные слова, поэтому берет его руку, кладет себе на живот и смотрит на него. Он смотрит в ответ, явно не понимая, что происходит. Но потом недоумение на его лице сменяется пониманием, и Амара слышит, как он резко втягивает воздух.
— Ты уверена? — спрашивает он, раскрыв глаза так широко, что в свете лампы они кажутся белыми. Амара кивает.
— Ты думаешь… — Он сбивается. — Думаешь, он мой?
