Говоря о Теренции, Филос отводит глаза. Амара понимает, как неприятно ему рассказывать об этом. Она видела, как мужчины, перенесшие подобное глубокое унижение, совершали жестокие поступки. Но когда Филос вновь поворачивается к Амаре, на его лице нет ни тени стыда.
— И поэтому я уверен, что твой отец все понял бы. Он, как и я, не стал бы осуждать тебя за решения, принять которые тебя заставила сама жизнь.
Амара ничего не отвечает. Как бы сквозь Филоса она смотрит на фонтан, на его ниспадающие струи.
— Я рада, что они мертвы, — выдавливает она наконец. — Оба твоих бывших хозяина. Иначе мне пришлось бы попросить Британнику их убить.
— Готов поспорить, она бы этому очень обрадовалась, — говорит Филос. Они с Амарой улыбаются друг другу, и эта веселость помогает им хоть немного смягчить тяжесть того, о чем рассказал Филос.
— Спасибо за такие слова о моем отце.
— Это все правда. — Склонившись над мальвами, Филос разравнивает землю, чтобы стебельки держались ровно.
Амара понимает, что мгновения, которые сблизили ее с Филосом, прошли, что он уже дал ей столько, сколько мог, но ей не хочется отступать так просто.
— Скучаешь по чтению? Мне этого больше всего не хватало в лупанарии.
— Да, скучаю. — Теперь Филос занят посадкой иссопа. — Да и договоры не самое увлекательное чтиво.
— В любое время, если у тебя нет поручений от Руфуса, ты можешь читать у меня в кабинете. Не спрашивая меня. Я тебе доверяю. По правде сказать, у меня нет ничего такого, — осекается Амара, встревоженная молчанием собеседника. — Ничего из Гомера. Только медицинский текст на греческом, который мне дал Плиний. Но если хочешь, то можешь им пользоваться.
Даже если Филос и собирался что-то ответить, сделать этого ему не удается.
— Что это вы там копаетесь? — Взъерошенная Виктория стоит в проходе, ведущем к атриуму.
— Вернулась! — восклицает Амара. Интересно, много ли Виктория услышала из того, что она предложила Филосу? Амара обводит сад рукой. — Сажаю кое-какие травы, которые выращивал отец.
— Так вот зачем Ювентус вчера утром принес домой половину луга. Все время забываю, что ты дочь лекаря. — Зевнув, Виктория направляется к скамье. — Наверное, дом, в котором ты выросла, был еще больше этого!
— Нет, — отвечает Амара. Ей не хочется отходить от Филоса, но сесть возле подруги на скамью все же приходится. — Тот дом был намного меньше. Но здешний сад напоминает мне о нем.
— Представить не могу, каково это — иметь сад в детстве, а ты, Филос? — Виктория игриво целует Амару в щеку. — Я свой путь начинала на городской свалке.
Амаре известна история подруги: когда Виктории было несколько месяцев, ее оставили в мусорной куче — так поступали почти со всеми нежеланными детьми, — а потом забрали в рабство. Амара всегда восхищалась волей Виктории к жизни, но сегодня слова подруги ее почему-то настораживают.
— А теперь ты тоже можешь любоваться садом Амары, — говорит Филос, закапывая последнее растение.
— Помнится, кто-то однажды сказал, что сад ей не принадлежит. — На этот раз в голосе Виктории явно слышна недоброжелательность.
— Руфус очень щедр, — смущенно говорит Амара. — Благодаря ему сад принадлежит нам всем.
Филос посадил все побеги и теперь ссыпает отложенную землю обратно на клумбу. Амару передергивает от скрежета железного инструмента о камень. Филос поднимается на ноги.
— Что-нибудь еще?
— Нет, спасибо, — отвечает Виктория, хотя вопрос был адресован не ей. Филос с большей отстраненностью, чем обычно, склоняет голову и уходит.
— Почему ты так груба? — шепчет Амара, как только Филос скрывается из виду.
— Я ему не доверяю, — говорит Виктория. — Он крадется как кошка: никогда не угадаешь, не стоит ли он у тебя за спиной! А как он смотрит! Как будто он лучше всех вокруг, хоть он всего лишь треклятый раб.
— Это не так! — восклицает Амара, удивившись тому, что Виктория многое поняла о Филосе, но все же ошибочно приняла его сдержанность за надменность.
— Прости. — В голосе Виктории нет даже намека на сожаление. — Но я не могу забыть, как он говорил с тобой в тот день, когда ты впервые привела меня сюда. Как заливал, что ты здесь не хозяйка! Прямо тебе в лицо! Будто он имеет на это право. До сих пор не понимаю, почему ты закрыла на это глаза.
Амаре хочется вступиться за Филоса, объяснить, что он пытался защитить, а не оскорбить ее. Но она решает этого не делать, чтобы ненароком не выдать чувства, в которых не может признаться сама себе.
— Ну, — нетвердо произносит Амара, — его выбрал Руфус. Не мне указывать патрону, кого ему приводить в дом.
Виктория сжимает ладонь Амары.
— Не позволяй никому вытирать о себя ноги, — говорит она. — Обещай мне.
Когда Ювентус возвращается из пекарни, подруги подкрепляются хлебом и сухими фруктами. Виктория неохотно рассказывает о прошедшей ночи, пропуская мимо ушей вопросы о Квинте, и это наводит Амару на мысль о том, что вечер выдался не слишком приятным. Затем они принимаются обсуждать программу, с которой Виктория, Феба и Лаиса выступят на Флоралиях. Амара знает, что к выступлению в доме Корнелия хорошо бы купить Виктории и флейтисткам новые наряды, но понимает, что если поведет троих девушек по магазинам, то непременно предстанет перед окружающими той, кем и является, — сутенершей. Амара предлагает Виктории сходить за обновками вдвоем. Вот только ей сперва нужно принять одну клиентку. Виктория приходит в такой восторг, что совесть за случившееся прошлой ночью больше не мучит Амару, как прежде.
Амара, сидя в таблинуме, дожидается заемщицу, которая обещала прийти. Миртала тоже куртизанка, едва входящая в ближний круг Друзиллы. Амара познакомилась с ней в термах. Миртале около тридцати; от Амары не укрылись ее завистливые взгляды, которые она бросает на тела женщин помоложе, хотя по-прежнему хороша собой. С особой жадностью она рассматривала смуглокожую Друзиллу, неподвластную времени. Думать о старости всегда непросто. Иногда Амаре кажется, что Руфус восхищается ее худобой только потому, что так выглядят юные, не достигшие еще двадцати лет невесты, на которых женятся богатые мужчины.
В приоткрытую дверь негромко стучат, и Филос впускает Мирталу внутрь. Он входит вслед за куртизанкой и, словно тень, замирает с восковыми табличками в руках у окна с видом на спальню Амары. Теперь Амара всегда ведет дела в присутствии Филоса и постоянно обсуждает с ним, какой процент лучше назначить и какие действия стоит предпринять.
Амара встает, чтобы поприветствовать Мирталу, и целует воздух возле ее чересчур нарумяненных щек.
— Как я рада, что ты пришла!
— Ну и домина! — Миртала разглядывает желтые стены, расписанные изящными птицами. Она говорит с тем же акцентом, что Филос и Ювентус. Амара догадывается, что такая латынь, огрубевшая под влиянием колкого кампанийского диалекта, — отличительная черта помпейских низов. Греческий акцент Амары тоже считается простонародным, но в нем, по крайней мере, есть что-то диковинное.
