– Неплохо, – сказала Три Азимут, но имитацию не запустила. – Очень даже неплохо. Да что говорить – новая диспозиция очень даже умна. Вот только корабли класса «Вечный» не перемещаются с такими высокими скоростями. Они не смогут появиться там, где будут вам нужны, при такой огромной сети. Мы пытались… еще до вашего рождения, помнится. Сеть протяженностью в целый сектор растягивает линии снабжения до такой степени, что они просто рвутся. А вы использовали все легионы, как один огромный, что, бесспорно, имеет свои плюсы, но шесть легионов яотлека – это шесть разумов вместе, и они не всегда двигаются, как один…
– Вы хотите сказать, – проговорил Восемь Антидот, – что я забыл о политике?
Три Азимут рассмеялась.
– Я хочу сказать, что вы выстроили отличную диспозицию – отличную для человека, который никогда не покидал эту планету. Я уж не говорю о том, что вы никогда не были солдатом.
– И все же я бы хотел увидеть это, – сказал ей Восемь Антидот, понимая, что его голос звучит, как голос ребенка, просящего о том, что ему невозможно дать, и он сам понимает это, но все равно просит.
– Сражение? – спросила министр.
Восемь Антидот имел в виду имитацию, диспозицию которой он создал, но…
– Да, – сказал он.
– Не могу вас отпустить туда. Вы в единственном числе, и Ее Великолепие не простит мне.
– Тогда как насчет имитации? – спросил он. – Я смогу многое увидеть, стоя здесь, рядом с вами.
– Вы – противная маленькая змеюка, – сказала Три Азимут и потрепала его волосы. Рука у нее была теплая, мозолистая и совершенно удивительная. – Сколько вам лет?
– Одиннадцать.
– Во имя черных дыр! Я в одиннадцать красила ногти на ногах. Хорошо, малыш. Приходите сюда утром, и, может быть, в один прекрасный день мы сделаем вас императором.
Хотя Восемь Антидот и чувствовал поток удовлетворенности и радостного возбуждения, но ему не давала покоя мысль: «Что скажет Одиннадцать Лавр? Нужно было сначала посоветоваться с ним». Он постарался удержать эту тревожную мысль, так как опасался, что иначе запрыгает от радости и будет выглядеть, как маленькая девочка, которая красит ногти на пальцах ног вместо того, чтобы учиться ведению войны.
* * *
Махит оставила Три Саргасс в арендованной капсуле, чтобы организовать их официальную отправку со станции в зону боевых действий. Она оставила Три Саргасс, потому что ей самой нужно было подумать, подышать немного, не видя перед собой Три Саргасс и невероятность ее присутствия на Лселе. Она остановилась в коридоре, в нескольких поворотах от нужной палубы, прижалась к металлической стене, закрыла глаза и замерла, пытаясь не дрожать.
<Тебе везет, – прошептал Искандр. – Везет с удачей и друзьями>.
«Не знаю, друзья ли мы. Я ей нужна. Или она считает, что я ей нужна».
<Этого достаточно, чтобы спасти тебя от Амнардбат>.
«Короче. Если я улечу с ней, то мы никогда не сможем вернуться домой – никто здесь не защитит нас. Ты слышал предложение Тараца…»
<Сделай ему предложение получше. Теперь у тебя есть такая возможность>.
Она шла, вовсе не чувствуя, что идет. Следуя воспоминаниям Искандра, как указателям, она двигалась по дорожке, протоптанной когда-то им: четыре палубы вверх в огромные кабинеты Коалиции шахтеров, кишащий людьми двигатель экономической политики Лсела. Она шла по палубам мимо деловитых станциосельников, работающих там, к кабинету Советника. Искандр вел ее. Она позволяла ему. Они делали это, и то, как оно происходило, было взаимодействием, которое ей давно хотелось ощутить. Происходящее было облегчением, глубоким и вместе с тем неправомерным – она никогда не должна была отдавать столько власти своему имаго, следовать его суждениям и инерции, так легко расставаться с собственными желаниями.
Секретарь Тараца, высокая женщина, имени которой Искандр не помнил, а Махит никогда не знала, записала ее имя и исчезла в кабинете. Отсутствовала она всего несколько минут.
– Советник примет вас, – сказала она. – Он просил передать, что ожидал вашего прихода.
Махит кивнула, поблагодарила секретаря и вошла в дверь, открытую для нее. Она даже двигалась не своей походкой – центр тяжести Искандра располагался выше. Он вел ее с выставленной вперед грудью, и она сейчас шла, как ходят мужчины.
<Позволь мне вывести нас отсюда, – сказал ей Искандр. – А потом я извинюсь, и мы сможем вернуться к работе, будучи «нами»>.
Вслух она – они – сказала:
– Советник Тарац.
Когда он встал и вышел ей навстречу, обойдя стол, она даже пожала его трупного вида руку, исковерканную артритом. Здесь, на Лселе, не требовалось никаких поклонов над соединенными пальцами. Они поздоровались по старинке. Рука в руку. Непрерывность плоти.
– Что вы сделали с нашей тейкскалаанской гостьей? – спросил у нее Тарац. – Спрятали ее где-то? Или отправили в космос?
– Спрятала, – сказала Махит, а потом, поскольку верила, что Искандр в конечном счете выведет ее из этой тупиковой ситуации, усмехнулась его усмешкой, слишком широкой для ее лица, зная, что ее глаза ярко горят и сияют заговорщицким светом. – Зачем мне выкидывать в космос мой козырь, Тарац?
Непроизнесенными остались слова: «Я бы ни за что не стала это делать. А вы стали бы? Даже если этот козырь – я?»
И эхом: <Когда я был тобой, Махит, он никогда не упускал такую возможность. Позволь мне сделать нас для него одним целым>.
– Садитесь, Дзмаре, – сказал Дарц Тарац. – Давайте поговорим о ваших планах относительно уполномоченного, если мы не собираемся отправить ее в космос.
– Я, конечно, собираюсь лететь с ней, – сказала Махит. Искандра обуяла беспечная непоколебимость, которой, как она считала, он научился у Девятнадцать Тесло. Не стремительная импульсивность, свойственная Махит, а расчетливая вера в неизбежный успех. Она позаимствовала эти качества у Искандра. – Вы сконструировали войну с целью заманить Тейкскалаан в ловушку, советник Тарац, вы и мой предшественник, хотя сам он не хотел этого. Война уже идет совсем рядом со станцией, в нашем секторе, но вы, советник, не желаете ее замечать.
– Вы хотите сказать, пока не желаю замечать.
<Он непробиваем, – сказал Искандр в ее голове. – Согласись с ним и давай дальше>.
– Именно это я и имела в виду, – сказала Махит Тарацу, твердо и невозмутимо. В надежде, что невозмутимость возьмет на себя Искандр, чтобы сердце не колотилось в груди как сумасшедшее, а горло не перекрывал спазм. – Я отправляюсь с этим уполномоченным на войну и буду там вашими глазами. Буду глазами Лсела, раз уж не могу сейчас быть в Городе.
Давным-давно у Тараца, возможно, и был бархатный голос, но весь бархат давно истерся, и теперь его голос звучал резко:
– Если вы собираетесь сделать это для меня, Дзмаре, то знайте: я не допущу, чтобы вы спрятались от меня, как спрятался Искандр.
