Она подошла к Третьему и Четвертому, остановилась на расстоянии, недосягаемом для их когтей. Солнце мучило ее, ощущалось, как тяжелый груз на черепе. Махит открыла рот, набрала полные легкие воздуха пустыни и пропела «привет» со всей доступной ей громкостью и точностью.
Она еще похрипывала после того, как сделала это в прошлый раз. Но Три Саргасс подошла и стала петь вместе с ней, а потом присоединиться к ним попытался даже Двадцать Цикада со своим лирическим тенором, не очень звучным, но напевным. И после мучительной паузы Третий и Четвертый пропели «привет» им в ответ.
Они были готовы к работе.
Эскорт установил тент, наладил звуковую и проекционную аппаратуру – и новую игрушку, облачную привязку, настроенную на офисную работу, предполагающую распространение файлов и видеозаписей определенному кругу лиц, только конкретно этой мог управлять любой, кто к ней приближался. Три Саргасс назвала ее стратегической планирующей модальностью. Двадцать Цикада сказал, что это обычный стратегический стол, типа того, на котором Флот планировал свои войны.
Времени для изучения языка сейчас не было. Не было времени даже на то, чтобы узнать, язык ли то, что они учат.
Дано: эти инородцы коммуницировали и понимали, что такое коммуникация.
Дано: они коммуницировали между собой способом, невидимым и неслышимым ни для Махит, ни для какого другого человеческого существа.
Дано: они, казалось, абсолютно готовы к тому, чтобы сожрать всю планету живьем, не оставив ни кусочка, и оставить плоды своих трудов догнивать на солнце. Все эти тела, всех этих людей – мертвыми.
С учетом всего сказанного настало время для примитивных загадочных картинок в виде голограмм.
Больше всего беспокоило не то, что Третий и Четвертый очень быстро поняли, что они с Три Саргасс делают, и принялись рисовать своими когтями линии света в подрагивающем воздухе пустыни. Больше всего беспокоило то, что они оба одновременно, казалось, узнали все, что делали Первый и Второй днем раньше, и то, что они двигались на этот свой ужасный пугающе-необъяснимый манер, какой демонстрировали их предшественники. Третий заканчивал жест, начатый Четвертым, дорисовывал полфигуры за Четвертым. Они рисовали абсолютно одинаково. Тот же навык, тот же стиль.
Они словно представляли собой два звена имаго-цепочки, которые при этом одновременно появились на свет. От этой мысли у Махит мурашки бежали по коже. Но разве сама она не была ущербным существом, по всем стандартам, которые она выучила на станции Лсел? По стандартам, которые определяли, какие способы существования в виде связующего звена в долгой линии живой памяти правильны, а какие ущербны?
Коммуникация с помощью ребусов и песенных отрывков была медленной и мучительной на такой жаре. Они ходили кругами вокруг… нет, ничего конкретного вроде «прекращения огня» не было, максимум походило на «управляемое отступление». Если бы только Махит могла сообразить, почему эти существа делают то, что делают, она могла бы приблизиться к предложению: «Почему бы вам не делать это где-нибудь в другом месте?» Где-нибудь далеко-далеко от станции Лсел… и от Тейкскалаана, и, да, в таком случае Дарц Тарац вероятно, решит поднести ее Акнел Амнардбат на блюдечке. Но Махит никак не могла приблизиться к этому «почему?». У нее не было никакой абстрактной концепции, с которой можно было бы работать вообще, разве что…
Когда подошла ее очередь начинать следующее предложение – фразу, коммуникационную единицу, – Махит аккуратно нарисовала контуры человеческого существа с вывернутыми кишками, изображенными спиралями света. А над ними – очертания инородца с длинной шеей, острыми когтями.
– Не думаю, что это хорошая идея, Махит, – поспешила сказать Три Саргасс.
Но рот Махит был уже открыт, и то ли пропетый, то ли выплюнутый звук, сорвавшийся с ее языка, обрел форму пиджин-слова со значением «перестать». Со значением: «нет», «прекратите» или «не подходите».
Не убивайте нас.
Наступило молчание, наполненное страхом и невыносимой жарой.
Третий поднял коготь. Его руки под когтями были такие изящные, что Махит даже подумала, что они у него выдвижные и складываются, когда требуется точная работа, а раз так, они не станут потрошить ее. В ответ ей он ничего не пропел. Вместо этого он нарисовал очертания другого человека рядом с выпотрошенным. И еще одного. И еще. Он словно говорил: «Но вы же можете наделать еще больше своих».
Насколько все же у них обширная концепция «вы»?
Может ли она распространяться на целый вид?
Двадцать Цикада стоял от нее по другую сторону, золотистая окраска его безволосого черепа приобрела злобно-розовый оттенок, щеки, высушенные жарой, стали землисто-серыми.
– Ладно, – вздохнул он. – Хватит этого.
– Что? – смешавшись, спросила Махит. Но он уже достал свой контейнер с грибком, емкость с вероятным ядом, и протянул сразу обоим, Третьему и Четвертому, чтобы посмотрели. Он держал контейнер как приз или вызов.
Двадцать Цикада показал на емкость. Глаза инородцев впились в нее, словно она обладала гравитацией черной дыры. А потом он показал на рисунок, сделанный Махит. Мертвый человек, вспоротый, уничтоженный. Он потряс емкость. Беловатый грибок внутри, высушенный дотла, издал теперь треск. Звук был слишком громким. Интересно, на Пелоа-2 есть насекомые? Или здесь нет ничего, кроме кремниевого песка и солнечных лучей?
Между Третьим и Четвертым произошел снова беззвучный обмен на этом их непостижимом языке. Затем они открыли рты и запели вместе, издавая звук, пробирающий до мозга костей, вызывающий волну тошноты. Махит узнала что-то в этой звуковой закономерности – в прошлый раз они с Три Саргасс определили это как «победа». Но измененная, переиначенная. Она ничего не понимала. Она не могла без языка общаться с этими существами – с этими людьми, она старалась думать о них как о людях, даже несмотря на риск выблевать все, что было у нее в желудке. Если бы она была поэтом, как Три Саргасс, следовало бы признать, что вся безмерная власть Тейкскалаана отправила сюда не тех рассказчиков.
Ей точно следовало родиться тейкскалаанкой. Такой поэт пропадает. Впрочем, какой толк был теперь от поэзии?
Один из солдат сопровождения говорил что-то Три Саргасс, быстро, тихо и по-тейкскалаански. Несколько страшных мгновений Махит вообще не узнавала язык – все слоги превратились в бесполезные звуки.
<Дыши>, – сказал Искандр в ее голове, как делал это и раньше, но в этот раз он обратился к ней на лселском, языке станции, языке, который она впитала в себя с первыми вдохами кислорода. Родной язык вернул ей способность осознавать происходящее, звуки вновь обрели смысл. Слова были символами. Она снова могла думать на языке.
Три Саргасс прикоснулась к ней – пальцами к внутренней стороне запястья Махит.
– Мы должны возвращаться, – сказала она, и Махит пришлось провести грамматический разбор этого предложения. Услышать на тейкскалаанском слова не описательного свойства, а призывающие к действию. «Мы должны перестать быть здесь, мы должны исчезнуть отсюда».
