Абсурдность ситуации состояла в том, что он считал, что это не так.
– Я не знаю… так ли она…
– Она была другой.
Существовало столько всего, что мы могли обсудить друг с другом. Мы всегда шептались, как будто каменные стены слышали нас: о воспоминаниях, которые нужно было вспомнить, о словах, которые всегда умалчивались, о мыслях, которые мы долгие годы держали в себе. Об учебе, Иксионе и даже о Джулии.
– Ты помнишь день, когда она победила Иксиона в турнире за звание Первого Наездника?
– Я никогда этого не забуду. Какое у него было лицо!
Я усмехнулся при одной только мысли об этом, хотя в темноте Дело этого не видел.
– Я скучаю по ней, – признался он.
Воспоминания извивались вокруг меня: Джулия – друг, Джулия – любовница, Джулия – лидер, которая ничего не боялась и никого не слушала, если только этого не хотелось ей самой.
– Я тоже по ней скучаю.
Когда разговор зашел о том долгожданном для всех драконорожденных дне, когда Каллиполис наконец-то будет отвоеван, мы говорили об этом, как и прежде. Говорили о том, чего ждем больше всего.
– Я с нетерпением жду возвращения в Летний Дворец Небесных Рыб, – заявил Дело. – Там красиво. И никогда не бывает так холодно, как здесь, на юге. Я отвезу тебя туда. А чего хочешь ты?
Это казалось таким странным – с такой легкостью переключаться между переплетающимися друг с другом видениями будущего, нашими с Антигоной ночными обсуждениями свержения драконорожденных Нового Питоса и тем, о чем мы с Дело мечтали еще в детстве, слушая рассказы старших.
– Моя семья будет вознаграждена, – машинально ответил я.
Я говорил это, не задумываясь. Но в ответ Дело судорожно сглотнул и замолк.
Потому что единственное, о чем мы не говорили, никогда даже не заикались, – это ночь, когда Дело спас Гарета и Бекку и дал мне ключ от цепи Спаркера. Он никогда не спрашивал, что я с ним делал. А я никогда ему не рассказывал.
Хотя иногда мне хотелось рассказать ему. Не о заговоре, не об Антигоне. А о том невероятном чуде, что я научился читать. Я не знал, как усердно учится Дело, пока не стал проводить в его покоях много времени. Его стол был завален книгами и старыми свитками из коллекции Радамантуса, и часто, проснувшись, я заставал его за работой.
– Что ты читаешь? – спросил я.
– О, не знал, что ты не спишь. Это просто древняя поэзия, – сказал он осторожно, с нарочитым безразличием, и забрался обратно в постель ко мне. Но чуть позже, когда он отошел в уборную, я соскользнул с кровати и снова посмотрел на раскрытую книгу. Читать вслух мне все еще было трудно, но постепенно я расшифровал параграф:
И пусть в одной урне покоится прах наш,
Мой товарищ по оружию, мой друг, любовь моя,
Чтобы даже наши кости лежали вместе во веки веков,
Когда ты отправишься следом за мной из этого мира в иной.
Когда я осознал смысл слов, у меня сжалось горло. Дело читал это в одиночестве. Думая, что я сплю.
– Это из «Аврелианского цикла», – сообщил Дело, застывший позади меня. – Об Уриэле и его возлюбленной.
Он вышел из уборной и наблюдал за мной, вытирая полотенцем лицо.
– Я не знал о ней.
Дело кивнул. Отбросил полотенце на пол, взял книгу и присел рядом со мной на кровать. Он начал читать вслух тот же параграф, который я только что так старательно читал про себя. Слушая его, я ощущал, как сжимается сердце, словно ему не хватает места в груди. Его голос сорвался на слове «возлюбленная».
– Что с ними случилось? – поинтересовался я, а мой охрипший голос выдал все мои чувства. – Они жили долго и счастливо?
Дело передернул плечом и повернулся, чтобы убрать книгу в сторону. Он аккуратно положил закладку между страницами.
– Нет. Но их похоронили вместе.
– И много ли хорошего им обоим это принесло, – сказал я, не задумываясь.
Дело удивленно засмеялся.
– Это всего лишь поэма, Грифф, – произнес он.
Но было что-то такое в его голосе, нечто глубоко затаенное, какая-то скрытая печаль, и я понял, что для него это не просто поэма.
– Он был простолюдином?
Я не знал, почему задал этот вопрос. И когда Дело замешкался с ответом, я пожалел, что спросил.
– Нет. Он был Повелителем драконов. Еще до того, как аврелианцам пришлось бежать из Ауреоса. Эти двое летали вместе, вместе сражались. И любили друг друга.
«И любили друг друга».
Но они оба были драконорожденными.
И хотя я абсолютно не вписывался в эту картину, Дело все еще смотрел на меня. Его голос все еще срывался на слове «возлюбленный». Он по-прежнему читал эти стихи посреди ночи, когда мы лежали рядом.
Слова вертелись на кончике моего языка: «Я тоже могу читать стихи. Я учусь. Позволь мне разделить с тобой каждое мгновение, как делали те влюбленные».
Но инстинкт самосохранения подсказывал мне, что лучше промолчать. Дело бросил вызов собственному миру, чтобы отдать мне ключ; совершил рискованный поступок и, балансируя на краю пропасти, протянул руку, потому что у него не хватило мужества перепрыгнуть. Этой протянутой руки было достаточно, чтобы изменить все. Но я все еще думал о том, что лучше не просить большего.
Дело был готов помочь мне. Но он не готов взглянуть в лицо тому, чем все это закончится для его и моего народов. И как бы я ни мечтал поделиться с ним своим видением будущего, как бы ни представлял в своих грезах, что он сможет увидеть, что жизнь станет не только удивительной, но и восторжествует справедливость, если мой народ обретет свободу, а его повелители будут свергнуты, но я понимал, что это всего лишь мечтания влюбленного глупца.
Так что, возможно, я тоже не был готов открыться.
Поэтому, вместо того чтобы сказать ему правду, я притянул его ближе, и Дело отложил книгу в сторону.
Следующим вечером у нашего костра Антигона открыла новую книгу.
– Это «Революционный манифест Атрея Атанатоса», – поведала она. – Я думаю, ты готов его прочитать.
Я проговаривал слова, по одному мучительному слогу за раз, пока перед моими глазами не возникло целое предложение.
«Слишком долго драконы угнетали наш народ».
По позвоночнику расползся холодок. От этих слов. От того, что я их вообще читал. Сидящая рядом со мной Антигона, казалось, затаила дыхание.
«Слишком долго мы были рабами под гнетом Повелителей драконов. Слишком долго Триархи пировали, в то время как ее народ голодал».
«Нужен новый порядок. Нужен новый мир. А старый должен умереть».
Я представлял, как чувствовал себя Дело, нежась в моих объятиях; думал о словах, которые он читал мне дрожащим голосом:
