– Я не знаю, насколько далеко могут завести подобные идеи, – сказала она.
Дамианская философия привела к тому, что они полностью избавились от своих драконов. Это то, чем они славились, помимо своих собраний, равных избирательных прав и передовых технологий противовоздушной обороны.
Я развел руками. Пэллор дернулся подо мной от внезапно налетевшего ветра, нетерпеливо ожидая начала тренировки.
– Ты не думаешь, что что-то должно измениться? Люди получают неравные доли продовольствия.
– Люди всегда получали неравные доли продовольствия. – Энни опустила поводья, обеими руками потирая лицо. Ее щеки раскраснелись от холода, а дыхание вырывалось изо рта паром. – Дело в том, что я не уверена, что именно Отверженные должны менять систему.
– Может быть, они на правильном пути.
– Может быть, – допустила Энни. – А может, они просто продолжают усложнять мне жизнь. – Она говорила так удрученно, что у меня не нашлось ответа на это.
Меня пока не внесли в списки наблюдателей за распределением продовольственных карточек. Мы не обсуждали мотивацию Энни, хотя она и так была мне понятна: Энни больше не доверяла мне в вопросах поддержания порядка после того, что случилось в Лицее. Но это означало, что вся забота о народных волнениях ложилась на ее плечи.
– Я собираюсь работать над проблемой изнутри, – сказал я. – Поговорить с Дорой, поговорить с Консультативным Советом Золотых…
Даже для моих ушей это прозвучало слишком уж идеалистично. Особенно когда я вспомнил ответ Мегары: «Не будет долгосрочных целей, если люди не будут есть».
– Ты собираешься поговорить с Атреем? – поинтересовалась Энни.
Мне это даже в голову не пришло.
– Мне нечего сказать Атрею.
Между нами воцарилась тишина. Почему она думает, что человек, который желал мне смерти, который объявил Отверженных вне закона, будет тем, с кем я захочу поделиться своими планами? Энни прищурилась, упираясь взглядом в рогатую голову Аэлы. Впервые я подумал о том, что существовал еще один неприятный вариант развития событий.
– А ты собираешься поговорить с Атреем?
Я считал молчание Энни дружеским, но впервые мне пришло в голову, что если она действительно против идей Отверженных, то вполне могла посчитать, что обязана подчиниться приказу Министерства доносить на врагов Революции. Атрей, по всей вероятности, найдет информацию о составе группировки Отверженных очень интересной, а Министерство Информации – еще более интересной.
Если Энни захочет, то может упрятать меня в камеру Подземелья за эту статью.
Лицо Энни исказилось, как будто сама мысль причиняла ей боль.
– Надеюсь, мне не придется.
Услышав ее ответ, я резко натянул поводья Пэллора, ветер врезался мне в спину, а мой дракон удивленно фыркнул. Энни опустила забрало.
– Мы должны прекратить этот разговор. Давайте тренироваться. – Ее голос прозвучал приглушенно.
Думаю, мы оба обрадовались, что разговор окончен.
В столь холодную погоду драконы не были способны изрыгать пламя, потому нельзя было подниматься над ареной слишком высоко, чтобы их лапы не обледенели, но ни один из драконов, казалось, не выражал недовольства. Я не находился в воздухе со времен новопитианской экспедиции и ни с кем не тренировался после дуэли с Джулией. Но, несмотря на то что я рад был снова подняться в небо, я чувствовал напряжение, сильнее сжимая коленями бока Пэллора.
«Ты должен это преодолеть. Ты не будешь оставаться в стороне, когда мы встретимся с ними в следующий раз».
Все шло хорошо, даже лучше, чем ожидалось, в течение первых нескольких схваток. Мы изрядно вспотели, драконы разогрелись и были готовы к контактному бою. И когда Пэллор нанес удар, Энни заворчала от боли.
И вдруг это произошло снова. Как и во время спарринга с Криссой, словно темное облако пепла заслонило мой взгляд, я внезапно услышал ее. Воспоминание ворвалось в Пэллора в яростном переливе эмоций, и мы оба впали в ступор.
Голос Энни возвратил меня к реальности:
– Хочешь остановиться?
Я ощущал, как все внутри меня сжимается, ужас от воспоминаний кажется невыносимым, а ненависть к самому себе едкой горечью поднимается к горлу, вызывая тошноту. Но я заставил себя думать о Максе, Орле, Даке. Об Иксионе, заставляющем Энни смотреть, как гибнет ее друг.
– Нет.
Мы развернулись, позволив драконам перезарядиться, и снова бросились друг на друга. Мы остановились только тогда, когда зазвонили колокола. Полдень. Через час у нас обоих начинались занятия.
– Повторим завтра, – заключила Энни, и я не мог понять, предлагает она это как друг или приказывает как командир, но в любом случае это был не вопрос, так что я не мог ей отказать.
И с каждым днем мне становилось легче.
Однако нам не становится проще разговаривать друг с другом. Я чувствовал тяжесть на сердце, передавая свои статьи Мегаре Роупер на галерке лекционных залов, когда оборачивался и видел, что Энни смотрит на нас. И мне нелегко было наблюдать, как она ходит на занятия в компании Пауэра, почти каждую ночь дежуря вместе с ним.
Я вспоминал, что еще совсем недавно просыпался рядом с ней и обнимал ее.
Но раньше мы, бывало, тоже не разговаривали с Энни во время тренировок, потому что нам нечего было сказать друг другу. В те годы мы молчали, храня секреты друг друга. И сейчас мы попали в схожую ситуацию.
«Она не станет говорить. Она сказала, что не будет…»
Но я знал, что это не совсем правда. Она сказала, что надеется, что ей не придется говорить.
Кор пригласил меня к себе домой в середине зимы. Энни он не позвал. Полгода назад Дак приглашал ее домой на праздник Летнего Солнцестояния, и она с радостью отправилась к нему. Я застал ее плачущей в пустом классе, а когда спросил, все ли с ней в порядке, она ответила, что ничего страшного не случилось. Когда навещал Криссу в лазарете и она поинтересовалась городскими новостями, я обнаружил, что не могу говорить ни об Отверженных, ни об Энни.
Я произносил речи на собраниях по поддержанию боевого духа, сочинял демократические манифесты под псевдонимом и проводил вечер за вечером на холме Яникула, попивая приветственное вино и изучая настроения, царящие в патрицианских кругах, как температуру воды. «Я лично не читал об этом, но слыхивал, что недавно Отверженные выпустили несколько интересных статей, – рассказывали они друг другу. – Они блестяще написаны».
Когда при упоминании Сына Революции на меня обращались многозначительные взгляды, я просто кивал в ответ, предоставляя им возможность ломать голову над этой тайной. Когда я попросил Дору Митрайдс об аудиенции перед следующим заседанием Консультативного Совета Золотых, она ответила, что посмотрит, что можно сделать. И когда шагал по улицам своего города, направляясь на собрания по поддержанию боевого духа, которому меня обучил этот режим, я вглядывался в лица, смотрел на металлические браслеты на запястьях людей и, трепеща от нарастающей уверенности, думал: «Довольно».
