И в мгновение, ярко знаменующее переход ото сна к бодрствованию, словно на меня вылили ушат ледяной воды, я наконец-то осознал, что проснулся не от кошмара, а от чужого громкого вопля.
И воспоминания стали предвидением.
Гости застыли в разных концах комнаты, и наступила гробовая тишина. Звук падения чего-то тяжелого на пол на нижнем этаже отозвался вибрацией по стенам, сотрясая лакированный паркетный пол под ногами. Еще один крик, еще один вопль.
Энни, Пауэр, Кор и я вскочили.
Я подлетел к окну, где раздвинул занавеску и выглянул на главный двор Лицея. В лунном свете, отражающемся в низко нависших облаках, я различил несколько фигур, что двигались по темной лужайке от домика привратника к кладовой, примыкающей к учебному зданию, которое после начала продовольственного кризиса было превращено в общественное зернохранилище.
Налет.
А значит, караульное помещение у домика привратника было захвачено. Оборона Лицея прорвана. И… еще один крик снизу, глухой удар.
Прямо под нашими окнами из дверей кухни с криками начали выскакивать слуги. В зеленом сумраке парка послышались смех и грохот падающих предметов: бочек с элем, мешков с мукой и нечто, напоминающее тушу недожаренного ягненка. Наше главное блюдо.
Плохо различимые в темноте фигуры налетчиков, освещенные светом факелов, посмотрели наверх, в окно, через которое я наблюдаю за ними.
Факел полетел вверх, прямо в меня. Стекло разбилось, и занавески свалились на пол. Пламя начало расползаться по паркету.
Гости вокруг меня завопили, пытаясь уклониться от огня.
Я резко скинул парадную мантию и набросил ее на языки пламени. Мантия погасила пылающий факел, и из-под позолоченной подкладки заструился сизый дым.
Через разбитое окно до нас донесся чипсайдский говор, игривый и слишком отчетливый теперь, когда ничто его не заглушает:
– Мы знаем, что ты там.
Энни опустилась передо мной на корточки, ее рыжие волосы пламенели на фоне черного платья.
– Ли?
Как будто она сама была знакома с воспоминаниями, которые всколыхнулись внутри, чтобы потопить меня.
«Используй их. Выберись живым».
– Нужно забаррикадировать двери, – прохрипел я. – И добраться до драконов, пока они нас не разделили.
Криков и грохота было внизу достаточно, чтобы сохранить наш разговор в тайне.
На лице Энни промелькнуло понимание, и она встала. Ее голос прозвучал ровно и четко, даже чуть громче обычного:
– Пауэр, закройте и забаррикадируйте входы на второй этаж. Кор, пожалуйста, проводи Защитника в комнату без окон, которую можно запереть изнутри. Декан Ортос, есть ли на втором этаже балкон, с которого мы можем вызвать драконов?
Академическая шапочка Ортоса сползла на одно ухо, когда он вытянул дрожащую руку:
– Позади здания. В оранжерее.
– Спасибо. Всех остальных прошу отойти от окон. Ли, за мной.
Я следовал за ней по пятам, выходя из комнаты, пока ее приказы эхом отдавались в моих ушах. Я мгновенно понял ее тактику: Энни выставила охрану вокруг Первого Защитника. Потому что этот бунт напоминал те, что я пережил в детстве, только сейчас правителем был Атрей и его недовольный народ штурмовал Крепость в поисках хлеба.
И теперь наша задача – защищать его, Атрея, человека, устроившего Дворцовый день…
Балкон оказался совершенно пустым, на котором летняя мебель была сложена в углу под брезентом. От нашего дыхания исходил пар, а голые руки Энни покрылись мурашками. Раздался очередной грохот с этажа ниже, за которым последовали взрывы смеха. Мои ладони сжались от этого звука, но я заставил себя разжать их и успокоиться.
Энни тоже смотрела на мои руки.
– Ты справишься?
– Я в порядке.
Мне казалось, что я убедил ее. Энни выдохнула сквозь стиснутые губы и, судя по всему, решила промолчать. Некоторое время она простояла неподвижно, искоса поглядывая на меня, а затем качнула головой:
– Мы слишком далеко от них.
Она не чувствовала Аэлу. А драконы не смогут услышать наши призывные свистки. Мне пришлось поверить ей на слово, потому что моя связь с Пэллором никогда не была такой сильной, как у них с Аэлой.
– Крыша?
Энни, поджав губы, посмотрела наверх. А затем нагнулась и начала расстегивать ремешки своих туфель на каблуках.
– Подними меня.
Я сцепил пальцы между собой, как несколько часов назад, когда помогал ей взобраться на спину Пэллора, и поднял ее. Она босыми ногами зацепилась за черепицу. Я забрался на ближайшую гору стульев и, сжав водосточный желоб онемевшими пальцами, подтянулся вверх. В какой-то ужасный момент горизонт резко наклонился, но Энни схватила меня за руку, прижимая к черепичной крыше.
Мы вместе заползли на верхушку крыши Лицейского клуба, где, наконец, смогли рассмотреть все, что происходило внизу.
Домик привратника, чьи двери были сорваны с петель, полыхал ярким пламенем. Ворота в зернохранилище Лицея были распахнуты настежь. Силуэты фигур в свете факелов выбегали из дверей с мешками зерна на плечах и направлялись к телегам, въезжающим во двор.
Внизу, у ступеней Клуба, собралась в кольцо группа горожан, вооруженных факелами и садовыми инструментами. Молодой человек с клочковатой рыжей бородой, отделившись от группы, закричал с сильным чипсайдским акцентом:
– Леди и джентльмены Лицея, Отверженные явились за вашим зерном, и мы можем заодно угоститься вашим ужином!
Энни поднесла браслет к губам и дунула в призывный свисток. Звук неразличим для человеческого уха, но под нами, в логовах, Аэла его услышит.
Я поднес свой свисток к губам, но, увидев, что происходит внизу, остановился.
Рыжебородый мужчина размахивал бараньей ногой, как факелом.
– Это ваши пайки? Железные собирают крохи, а ваши люди обжираются бараниной…
Те же самые речи, которые я помнил со времен давнишних протестов. Протесты, которые подавлялись, голод, который оправдывали или не замечали. Но я больше не был ребенком, введенным в заблуждение ложью собственного отца. Я знал, что каждое слово, вылетающее изо рта этого человека, было правдивым. Железные голодали.
Мы ели колбаски.
А Атрей заслуживал того, чтобы сгореть.
Сквозь мешанину мыслей до меня долетел приказ Энни:
– Ли, вызывай!
Я поднес браслет ко рту и дунул в свисток.
Мы ждали. Ворота в каменные конюшни должны были распахнуться в любую секунду…
Я заговорил:
– Энни, они ведь правы…
Энни уже начала было отвечать, но замерла и наклонилась вперед, и ее глаза сузились.
