Это был тот Ли, которого я помнила. Тот, кого не остановит ни гобелен, ни несколько десятков подвыпивших золотых.
И хотя мне пришлось открыться, выставив напоказ все, что когда-либо скрывала, все самое сокровенное, я не чувствовала себя слабой и уязвимой, стоя рядом с Ли и радостно улыбаясь, я, напротив, стала ощущать себя гораздо сильнее. Впервые я осознала, что мы можем совершить прорыв не только сегодня, но и после. Вместе, бок о бок, как военный дамианский корабль. Устойчивый, неприступный, меткий.
Это была наша история, и сегодня мы стали ее обладателями.
И к моему собственному удивлению, как и к удивлению других, я шутила.
Я чувствовала на себе взгляды: на нас смотрели не только те, с кем мы разговаривали, но и остальные приглашенные, собравшиеся в комнате, каждый из которых незаметно поглядывал на нас. Я так часто улыбалась, что у меня начала болеть челюсть. Но меня удивляло, как же это, оказывается, приятно – вскинуть голову и признать правду. Не только правду о нашем прошлом, но и правду о том, что ждет Ли.
Словно теперь, когда я сбросила все покровы, мне больше нечего бояться.
Я видела побелевшие костяшки пальцев Ли, когда он сжимал ножку бокала, что только выдавало его напряжение, и наконец, не в силах больше выносить это напряжение, он обернулся ко мне. Его улыбка погасла, словно он – марионетка, освобожденная от ниточек.
– Мне нужно несколько минут. Я буду в уборной.
– Я подожду.
Когда он ушел, темноволосая женщина коснулась моей руки, будто мы были давними знакомыми, и я посмотрела на нее, охваченная нехорошим предчувствием, на которое меня натолкнула ее заговорщическая улыбка. Однако ее слова застали меня врасплох:
– Я так рада наконец-то познакомиться с вами, дорогая. Пэрри рассказывал о вас столько хорошего.
– Пэрри? – повторила я, перебирая в памяти знакомых с похожим именем. Женщина улыбнулась, и ее треугольное лицо вдруг загорелось, когда она заметила кого-то позади меня.
– А, вот ты где, дорогой. Разве ты не собирался нас познакомить?..
Я повернулась. Женщина улыбалась Пауэру. Он с кислым видом перевел взгляд с меня на нее.
Я почувствовала, как улыбка – настоящая улыбка – впервые за сегодняшний вечер расплылась на моем лице.
– Привет, Пэрри.
Я знала, что Пауэра усыновили, но меня поразили не столько их различия во внешнем виде, сколько то, насколько широкая улыбка его матери контрастировала с угрюмой улыбкой Пауэра. И в ней было столько любви. Я почему-то думала, что вся семья Пауэра будет такой же колючей, как и он сам.
Пауэр нахмурился:
– Могу я украсть ее у тебя, мама? Неотложное… дело государственной важности.
Миссис Гесперидис кивнула, и ее глаза заблестели, когда я позволила нахмурившемуся Пауэру отвести меня за локоть в темный уголок. Он на ходу подхватил с подноса два фужера с вином.
– Знаешь, она мне нравится, – сказала я ему, когда мы устроились за столиком в нише.
Пауэр поднял палец в знак предупреждения. Я изо всех сил постаралась не расхохотаться.
– Никогда больше, – начал он, – не называй меня Пэрри.
Он вручил мне один из бокалов вина, молниеносно скользнув взглядом по моему платью, а затем обратно, вглядываясь в мое лицо в тусклом свете кабинки, в которой мы сидели. Я улыбнулась, а он прищурился в ответ:
– Тебе нравится, когда тебя выставляют напоказ, как любимого питомца Повелителя драконов?
Отпив из бокала, я поперхнулась вином. Я опустила бокал на стол, и улыбка сползла с моего лица.
Пауэр застыл и слегка нахмурился, насторожился, словно собака, которая укусила и ждет ответного пинка.
Вино из моего бокала выплеснулось ему в лицо. А затем прилетел удар сбоку.
Но ничего из этого я не сделала. Просто посмотрела на него. И, как и предполагалось, Пауэр потерял всякий задор.
Я почувствовала странный, холодный триумф при виде этого зрелища.
– Это была шутка, – сказал он.
– Я хочу, чтобы ты перестал так шутить. – Пауэр поставил свой бокал. – Обо мне или Роке. Я хочу, чтобы ты прекратил. Больше никаких шуток про крепостных.
Пауэр поднял глаза к потолку. А затем заявил, словно мы ведем какие-то переговоры:
– Хорошо. Но я оставляю за собой право шутить о Ли.
Я не смогла не улыбнуться, потому что если мы в данный момент вели переговоры, то я только что выиграла. Даже если это не было извинением, я уже получила больше, чем когда-либо могла ожидать от Пауэра. Даже если Ли повезло меньше.
– Почему ты так его ненавидишь? – спросила я.
Пауэр вздрогнул, и его губы, касающиеся ободка фужера, искривились:
– У меня свои причины не любить харизматичных драконорожденных засранцев.
Он взмахнул рукой в сторону собравшихся в центре зала золотых, и крылья Четвертого Ордена вспыхнули на плече мундира.
– Даже если я брошу шутить про крепостных, думаешь, они перестанут об этом думать? Оглянись вокруг, Антигона. Все в этой комнате смотрят на тебя, смотрят на него, смотрят и думают: «Грозовой Бич со своей крепостной, ну разве не в духе старых добрых традиций?»
Я услышала свой пульс в ушах. Знакомый гул крови.
Мне были хорошо знакомы такие моменты.
В такие моменты я начинала погружаться глубоко в себя. Я оглядела помещение, гадая, о чем думали эти люди, когда смотрели на нас с Ли, и мне внезапно стало уже не до шуток. Я представила, что в наших лицах они видели отвратительную историю повторения феодального насилия, и больше не смогла не думать об этом.
Но в следующий момент я заставила себя встряхнуться и прийти в себя.
Не сегодня.
Сегодня я была преисполнена уверенности, будто дракон, оседлавший шторм. Я больше не позволю этим нитям стыда приковать меня к земле. Не существовало такой тени на земле, которая не уменьшилась бы, если смотреть на нее с высока.
– Они могут думать, что пожелают.
Пауэр молча поднес бокал к губам. Затем приподнял его, чокаясь со мной.
Мы выпили вместе.
И в этот момент к нам подошел Ли. Бледный. Мне показалось, что он даже не заметил Пауэра.
– Отец Лотуса только что попросил дать ему интервью о событиях Дворцового дня. В уборной.
– Он… что?
Пауэр сунул бокал с вином в руку Ли, и тот, не глядя, залпом выпил напиток.
– Да… кажется, он пишет эпопею о Революции, на заказ от Министерства Пропаганды. Он считает, что мой рассказ поможет воссоздать полную картину… – Каждое слово давалось Ли с трудом, а нотки юмора, граничащие с истерикой, сквозили в его словах. Он вдруг безумно усмехнулся: – Колбаски?
