«Ли. Этот человек пытался убить Ли…»
– Поэтому, Антигона, я бы хотел извиниться. Ты неоднократно доказывала, что обладаешь всеми качествами, которые я надеялся увидеть в истинном стражнике. Ты предана идеалам Революции. Готова пожертвовать собой ради них. Готова, одним словом, пойти на все ради достижения высшей цели. Конечно, между нами возникали моменты недопонимания, как часто случается у революционеров, что мы с Мирандой можем подтвердить, спустя долгие годы совместной работы, и моменты разногласий будут всегда. Но меня восхищает, как ты держалась во времена наших разногласий, как защищала справедливость. И хотя мы по-разному смотрели на происходящее, я убедился в том, что ты – образец того, как должен вести себя истинный стражник: думать самостоятельно.
Атрей склонил голову и улыбнулся:
– Надеюсь, я могу рассчитывать, что ты будешь поступать так и впредь.
Было что-то неистово страстное, почти уродливое в удовлетворении желания, которое я похоронила так глубоко в своей душе, что почти забыла о его существовании.
Я испытывала это чувство, глядя на записку от Миранды Хейн, которую прочитала после турнира, испытала его и сейчас, когда Атрей заверял меня в том, чего я уже и не ждала, о чем уже и не мечтала.
«Талант, который сияет яркими красками».
По возвращении в Обитель, прежде чем отправиться на вечеринку к Доре, я приняла горячую ванну, чтобы очистить мысли. Мои волосы, наполовину сгоревшие во время турнира Первого Наездника, уже отросли, но были все еще достаточно коротки, чтобы их можно было высушить полотенцем. Я возвратилась в женское общежитие и развернула подарок Доры.
Внутри лежало черное шелковое платье длиной до пола, с широким и высоким горлом. Натянув его на плечи, я порылась в ящике Алексы в поисках зеркальца, которые были под запретом, а затем начала разглядывать свое отражение. Дора сделала правильный выбор: черный цвет подчеркивал цвет моих волос, а ворот платья сделал меня чуть старше.
«Ты обладаешь всеми качествами, которые мы надеялись увидеть в истинном стражнике».
В дверь постучали.
– Войдите.
Вошел Ли в парадной форме, совсем один. Его подбородок был чисто выбрит, а темные волосы – аккуратно зачесаны назад. Золотая отделка черной мантии и знаки отличия на форме сияли в полумраке комнаты, словно множество звезд. В таком облачении Ли всегда смотрелся особенно гармонично. Словно сошел с гобелена, на котором были изображены времена прежнего режима, и оказался в настоящем, готовясь принять командование и здесь.
Он оторвал взгляд от моего лица, и его взгляд медленно скользнул по моему платью. А затем он снова посмотрел мне в глаза.
И как только ему удается вогнать меня в дрожь одним лишь взглядом?
А затем я вздрогнула от чувства вины, словно меня окатили ледяной водой, которая потекла по моей спине. «Что он подумает, узнав, что последний час я таяла от комплиментов человека, который предал его? Будет ли это предательством по отношению к Ли, если теперь я держу спину гордо после слов, сказанных Первым Защитником?»
– Ты готова?
– Я… да. Одну минуту.
Втянув голову в плечи, я непослушными пальцами пыталась застегнуть последнюю пуговицу платья. Ли приблизился ко мне. И, отведя мои руки в стороны, начал застегивать пуговицу сам. Я стояла неподвижно, чувствуя его невесомые прикосновения к моей шее, и, затаив дыхание, вспоминала…
Пуговица наконец была застегнута. Его пальцы поднялись вверх, упираясь в ожерелье.
– Ты по-прежнему носишь его? – Его голос прозвучал ласково. А у меня кружилась голова от одних лишь прикосновений его пальцев.
– Я всегда ношу его.
Ожерелье моей матери. Ли откопал его в земле у моего дома, когда мы отправились туда вместе и где я все ему рассказала. Тогда он застегнул его на моей шее так же, как сегодня, касаясь моей кожи.
Тот Ли внимательно слушал, мало говорил и сидел рядом. Он был готов пройти вместе со мной через огонь и воду.
Я обернулась к нему. Он подцепил пальцами ожерелье и, аккуратно приподняв его, опустил медальон на шелковую ткань платья со странным благоговением во взгляде. А затем его серые глаза вспыхнули, вонзаясь в мое лицо. Он смотрел на меня так, словно видит насквозь.
– Как все прошло в чипсайдской школе? – спросил он.
Именно тогда мы были вместе последний раз, вдруг поняла я. Когда он назвал нашу старую школу «какой-то начальной школой в Чипсайде», повернувшись ко мне спиной.
У меня перехватило дыхание.
– Все прошло хорошо. Директриса Дунбар все еще работает там, она спрашивала о тебе.
«Вы двое были неразлучны», – сказала она, и на меня нахлынули воспоминания, которые причиняли сейчас почти физическую боль: Ли, сидящий рядом со мной в классе или в столовой, сердито взирающий на каждого, кто осмелился косо посмотреть на меня, словно пес с гневно вздыбленной шерстью. Ли, сидящий напротив и сосредоточенно слушающий, как я от корки до корки читаю «Народную газету» в углу пыльной игровой площадки. «Неразлучны».
Ли кивнул, и я услышала, как он с трудом сглатывает. Когда он снова заговорил, его голос звучал хрипло:
– Я тут подумал, не хочешь ли ты полететь со мной на эту вечеринку. Раз уж нам сказали привести драконов.
Я не смогла скрыть удивления:
– Полететь с тобой?
Ли потер морщину на переносице и уставился на свою ладонь.
– В дамском седле, чтобы не испортить платье. Так… так делали мои родители.
Я могла на пальцах одной руки пересчитать, сколько раз Ли упоминал при мне о своей семье. На протяжении многих лет его прежняя жизнь была покрыта темной завесой. А в последние несколько месяцев, когда тайна раскрылась, между нами по-прежнему витала тень неведения о том, кем был Леон и что делал.
Его родители. Мать, носившая длинные платья и летавшая в дамском седле рядом с мужем. Повелитель драконов и его дама.
Родители Ли, по которым он скучал так же, как я скучала по своим.
Эти воспоминания были подобны хрупкому цветку, сорванному и предложенному мне в дар. И я могла с нежностью держать его в ладонях или же раздавить каблуком. Выбор оставался за мной.
Мне пришлось привстать на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку.
– Конечно.
ЛИ
Я сомневался, идти ли на вечеринку Доры с того самого момента, как получил приглашение. Сомневался, когда облачался в парадную форму, которую не надевал с Лицейского бала, вспоминая, что тогда все было иначе: тогда я с гордостью нес на себе эмблему нового режима. А сегодня…
Я почти отказался, когда постучал в дверь женского общежития, чтобы сообщить Энни, что не пойду.
Но потом увидел ее.
