Когда в тот раз он спросил, нравится ли мне, что хотел от меня услышать? Именно с того момента и начались молчания и натянутые разговоры.
Что мне следовало ответить?
Я почти не видел его лица, однако успел заметить, как он прижимает ладонь к глазам. Словно пытается собраться с духом.
– Грифф, – в конце концов заговорил он, – мне необходимо сказать тебе об этом. Пока… пока это не сделал кто-то еще.
Он поднял глаза на меня, прекратив бинтовать ладонь, и его пальцы слегка касались моих.
– Иксион потребовал, чтобы ты стал его оруженосцем, раз уж теперь он Первый Наездник.
Последние тлеющие угли погребального костра Джулии погасли. Небо сделалось черным.
– Я думал, твой отец сказал…
– Мой отец не хочет перечить новому Командующему Флотом. Никто не хочет. – Дело стиснул пальцы, а затем закончил бинтовать ладонь и закрепил повязку. – Мне жаль. Думаю, Иксион просто старается доказать свою правоту…
Я опустил забинтованную руку и размял пальцы.
– Когда? – спросил я.
Дело почесал затылок, не глядя на меня.
– Пока еще не решено. Я не отдал ключ от Спаркера и все такое…
Я провел пальцем по тыльной стороне запястья. За долгие годы рубцы от ожогов сгладились, но смутные воспоминания о самых первых шрамах остались. Полукруг, оставленный клыками Нитера, когда он укусил меня по приказу Иксиона. Нам тогда было всего по двенадцать, и я превзошел его в воздухе.
Окажется ли он столь же изобретателен семь лет спустя?
– Сегодня вечером я стану прислуживать ему на пиру. Будет лучше, если мы не станем тянуть.
Мне всегда казалось, что я брал время взаймы, прислуживая Дело. Так оно и было на самом деле.
И все же мы по-прежнему сидели рядом, пока наши колени соприкасались друг с другом.
– Мне жаль, – снова сказал Дело.
– Вам стоит бросить ему вызов, – произнес я против своей воли. – Сразиться за звание Первого Наездника.
Дело расхохотался.
– Грифф, – отозвался он. – Мы оба знаем, что это невозможно.
Дело впадал в ступор, когда дело касалось Иксиона. Так всегда происходило.
Иксион был бесподобен. Единственной, кто сумел победить его, стала Джулия.
Джулия и я.
По крайней мере, до того как на Спаркера надели намордник. Внезапно в голове у меня появилась непрошеная мысль: «У Антигоны сюр Аэла не было намордника».
Но подобные размышления были опасны, и я отогнал непрошеные мысли о Первой Наезднице Каллиполиса.
* * *
Лишь один наездник смирения пытался протестовать. Или так нам, по крайней мере, рассказывали. Оруженосца Роксаны Полуаврелианки, Мабалену, признали виновной в призывах к мятежу шесть лет назад. Норчианцев из Нового Питоса согнали посмотреть на расправу над ней на Кургане Завоевателя. Дракону Мабалены перерезали горло, и пока Лена корчилась в агонии от боли, скорбя о потере, всю ее семью, одного за другим, подняли на спинах драконов в воздух над площадью и сбросили вниз.
Даже годы спустя я помнил эти звуки. Глухой влажный удар человеческого тела о безжалостные камни и мгновенно смолкавшие вопли. Мольбы Мабалены, сначала на драконьем языке, потом на норише, которые становились все более бессвязными. Каменное лицо Роксаны, наблюдающей за расправой. Стоящий рядом Радамантус, чья рука лежала на ее плече. А расправу чинил сам Роуд.
Мабалену сбросили последней, но с небольшой высоты, чтобы она смогла выжить. Теперь она служила в Крепости, и если требовалось напоминание о подобных происшествиях, ее приводили в пример. Драконорожденные называли ее Безумной Леной.
Нам тогда было по тринадцать.
В то время я верил в эту историю. Верил, что она планировала мятеж, был потрясен ее мужеством и отвагой. Как она это сделала? Меня огорчало, что она не посчитала меня достойным для участия в восстании.
И лишь годы спустя я осознал, что в тринадцать лет она едва ли могла спланировать нечто подобное. Она была посредственной наездницей, а ее дракон – скорее обузой, нежели ценным приобретением. Невеликой потерей для питианского флота, лучшей кандидатурой, чтобы предостеречь остальных от опрометчивых решений.
И предостережение сработало, потому что с тех пор не объявилось ни одного норчианского наездника, отважившегося поднять мятеж. А затем наши драконы вспыхнули, доказав, что опасения других были не напрасны, и получили намордники, после чего даже намек на восстание был забыт. Вместо этого драконорожденные аккуратно напоминали нам о том, что нас ждет, если мы станем повиноваться: «Когда мы возьмем Каллиполис, ваши семьи получат вознаграждение. Они будут одарены землями, свободой и богатством, как платой за верную службу».
Я не слишком в это верил. Но верил своим глазам, которые видели, что драконорожденные сделали с семьей Мабалены.
И потому, вспоминая Антигону сюр Аэла, свысока взирающую на Иксиона, улыбающуюся, когда тот припомнил ей крестьянское происхождение, я старался не делать поспешных выводов, поддавшись фантазиям. Возвращаться к мечтам, которые она пробуждает. Я знал, что ждет на другой стороне.
Мечты опасны для мечтателей.
* * *
Стены зала Великого Повелителя были украшены тремя стягами: по одну сторону с драконами Триархов, запечатленными в вечной погоне, кружащимися вокруг черного цветка клевера, что символизировал изгнание; с другой виднелись пять звезд норчианских кланов, а в центре – аврелианская роза, закрывающая собой те пять звезд, – эмблема Нового Питоса.
Сегодня вечером на пиру в честь Джулии законнорожденные каллиполийцы присоединились к Радамантусу за высоким столом под питианским стягом, а полукровки пиршествовали за своим столом для низкорожденных, вытеснив норчианских старейшин из Клана Торнроуз, которым обычно дозволялось разделить эту честь. Когда я проходил мимо Скалли, своего инструктора из драконьих конюшен, что сидел среди представителей своего клана с Леари Торнроузом, предполагаемым Верховным Правителем норчианцев, которые пытались позвать меня к себе, то не без удовольствия склонился, демонстрируя сожаление:
– Сегодня прислуживаю за столом для высокопоставленных повелителей, господа. Возможно, я найду кого-нибудь, кто заменит меня.
Мое пренебрежение титулом «Ваше Высочество» не прошло незамеченным, но мне было приятно увидеть их недовольные лица. В прежние времена пять кланов самолично избирали правителя, и клан Торнроуз не считался важнее всех остальных. Аврелианцы повысили их статус, даровав высокое положение в Крепости и в армии, сделав их предателями по отношению к остальным кланам. Лицо Леари, выкрашенное в голубой цвет при помощи сока вайды, цвет, символизирующий его клановую колонну, представлялось церемониальной насмешкой над его королевским величием, и я не удостоил его взглядом.
