— Вероятно. И Артем был вашим агентом?
— Нет, не был. Я продавал ему виски и кое-что из одежды. Он пересказывал мне информацию, которая бродила в его среде.
— Слухи?
— В обществе, где нет свободной прессы, слухи редко ошибаются.
— Понятно. Но как насчет Арлекина?
— Я встретил его жену на вечеринке, которую устроил Артем.
— И вы поверили, что это случайность.
— А чем это еще могло быть?
— Например, операцией контрразведки КГБ.
Натирбофф засмеялся.
— Они так не работают.
— А как они работают?
— Грубо. Топтуны, дышащие тебе в спину. Одна и та же машина у тебя во дворе. Могут отправить комсомольцев и устроить провокацию. Могут избить.
Натирбофф не сказал, как он приручал своих топтунов. Он работал под журналиста, за ними так плотно не следили, как за сотрудниками посольства. Он выучил все свои смены — и заметил, что в одной из них филеры норовят уйти домой пораньше. Как то он подошел к ним и предложил не осложнять друг другу жизнь. Он утром говорит, с кем и где собирается встречаться, а они сами решают, проверять это или нет. У одного из филеров болела мать, он достал для нее американское лекарство. Другому купил джинсы для сына.
Но тут это вряд ли было правильно понято.
— Когда вы направились в Ленинград, за вами следили?
— Там всегда следят.
— Как думаете, они знали, зачем вы направляетесь в Ленинград?
— Если и не знали, то потом узнали. Я написал статью «Апельсины в снегу». За это мне как-то раз ночью прокололи все четыре колеса, когда статья вышла. Так они выражают свое неудовольствие, и это еще цветочки. Могут, к примеру, вывезти в лес, избить и оставить там, на морозе. У меня не было дипломатической неприкосновенности, со мной можно было сделать что угодно.
— Вернемся в Ленинград, если вы не возражаете. Что делала жена Арлекина на той вечеринке? Она тоже была… фарцовщицей?
— Нет, она была постоянным покупателем. Но это была не сходка фарцовщиков, вы ошибаетесь. Это был квартирник.
— Что такое квартирник?
— Люди собираются в квартире, общаются, поют песни. Часто на квартирниках бывают очень крупные деятели культуры, попасть на такой большая удача.
— Почему бы этим людям не собраться в кафе? — полюбопытствовала психолог.
Натирбофф усмехнулся.
— Видно, что вы там не бывали. Кафе там делятся на две категории. Низшая — это распивочная, где проводит время рабочий класс, что-то вроде британского паба, но без чувства личного пространства. В пабе люди весело проводят время, а там посещение подобных мест может закончиться больницей или просто подбитым глазом. Но есть и места получше. Там на входе стоит швейцар, он чаще всего бывший сотрудник полиции или даже КГБ и он решает, кому можно пройти, а кому нет. Но если вы даже пройдете — то там нельзя говорить свободно, потому что полно стукачей и некоторые столики прослушиваются. Поэтому люди собираются на квартирах — там можно контролировать, кто приходит. И если кто-то известен как стукач или просто его никто не знает — его и не пустят. Понимаете?
— Да… но вернемся к жене Арлекина. Она пришла на вечеринку как…
— Простой посетитель. Ценитель искусства.
— Кто там был еще?
— Несколько непризнанных поэтов, пара актеров, но их имена вам ничего не скажут. И фарцовщики. Они там договаривались о перепродаже пластинок и кассет с западными группами, это тоже незаконно.
Психолог внимательно посмотрела на Натирбоффа.
— Я задам вам личный вопрос. Вы переспали с женой Арлекина?
— Да, — просто ответил Натирбофф.
— Кто был инициатором, вы или она?
— Обычно инициатором бывает мужчина.
— Но она могла подтолкнуть вас к этому. Ненавязчиво.
Натирбофф покачал головой.
— Что?
— Сложно искать черную кошку в темной комнате, особенно когда там ее нет. Почему вы думаете, что это была ловушка? Я понятия не имел, кто она такая.
— Но потом она начала передавать вам сверхсекретную информацию.
— Не сразу.
— Кто был инициатором?
— Снова я.
— Вы предложили ей предать Россию?
— Я предложил ей достать настоящий бразильский кофе, — сказал Натирбофф.
— А она?
— Согласилась. Потом вышло, что у нее нет денег, но она как-то обмолвилась, что у ее мужа есть какие-то журналы. Я попросил их принести.
— И это оказались журналы «Военная мысль».
— Да.
— То есть, принося эти журналы, она понимала, что совершает акт предательства? Она знала, что вы работаете на ЦРУ?
— Она знала, что я журналист и антисоветски настроен. Я сказал, что эти журналы можно хорошо продать на Западе.
— И она согласилась. Вот так просто.
— В СССР продавать с рук запрещено, но, тем не менее, все что-то продают. Она продавала то, что было у нее под рукой, и то на что был спрос.
— Ваш спрос.
— Да. Мой.
— Хорошо, еще один вопрос. Как долго вы поддерживали интимные отношения с женой Арлекина?
— Я их не поддерживал. Это был один раз.
Это было ложью. Как и многое, что было сказано до этого.
— В какой момент она поняла, что вы работаете на ЦРУ?
— Мы об этом не говорили.
— То есть, она так и не осознала, что является нашим информатором?
— Не обо всем нужно говорить вслух.
— И тем не менее…
— Послушайте, мэм, — сказал Натирбофф, — вы, вероятно никогда не работали ни с одним агентом за Железным занавесом. И вообще не работали ни с одним агентом-славянином. Иначе бы не задавали идиотских вопросов. Там — в СССР — предательство считается самым тяжким грехом, тяжелее, чем ложь, тяжелее, чем убийство. У предателя нет и не может быть никаких оправданий; предателя надо опозорить и уничтожить, исторгнуть из общества. И, тем не менее, есть смелые люди, которые вступают в единоборство с чудовищной коммунистической машиной уничтожения. К таким относится Арлекин; но, тем не менее, и он сам, и его супруга нуждаются в самоуважении. Стремясь выжить, люди там научились говорить без слов, так чтобы не услышали стукачи и не донесли. Понимали ли они что делают? Да, понимали. Говорили ли мы с ними об этом? Нет, мы никогда с ними об этом не говорили, чтобы не поставить в неприятное положение ни их, ни меня. Здесь, в США люди обожают заключать сделки. Обожают обговаривать условия сделок. Обожают говорить в лицо всё, что думают. Но если вы попытаетесь вести себя так и там, за Железным занавесом, ничего хорошего из этого не выйдет. Вы просто попадете в психушку или в ГУЛАГ или погибнете. Там надо уметь молчать. И договариваться глазами, без слов. Вам это понятно?
