— Знаешь, в чем разница между вами и нами, Дэвид? Долгое время мы пытались доказать, что мы — цивилизованная страна, что с нами можно иметь дело. А вы ничего не пытались и не пытаетесь доказать, поскольку ваша цивилизованность предполагается, так?
…
— Потому мы, пользуясь футбольной терминологией, играли по правилам. В то время как вы — нет. От того мы пропускали мячи. Но это закончилось. Мы больше не пытаемся выглядеть цивилизованной страной. И нам плевать, что о нас подумают. Нам больше нечего терять. Детанта больше нет. Доверия больше нет. Есть только Черный тюльпан. И пока он есть — вы тоже будете терять своих сыновей. Как мы теряем своих.
— А ты уверен, что вам нечего терять? — зло сказал англичанин
— Намекаешь на то что организуешь теракт у нас?
— Я этого не говорил.
— Но намекнул. Что ж, попробуй. Скорее всего, у тебя ничего не получится. Но если даже и получится…
…
— Знаешь, у меня есть сын. Он живет с матерью в Ленинграде. Он комсомолец, но покупает на черном рынке пластинки Битлс и слушает их.
— Я мог бы привезти, если бы ты сказал.
— Знаю. Но не в этом дело. Поколение моего сына не видит в вас врага. Оно видит только джинсы и Битлс. Может, хорошо если увидит?
Москва, Ходынское поле. Основное здание ГРУ ГШ. 20 июля 1988 года
— Долбо…ы.
Короткое слово… русский язык полон такими вот богатыми смыслом словами, способными передать целую гамму чувств и эмоций одним словом.
— Как вам только в голову такое, б… пришло.
— Другого выхода не было, товарищ полковник.
— Был приказ, твою мать! И ты его нарушил! Ты и Бахметьев! Но про него отдельный разговор, а сейчас речь о тебе.
— Другого выхода не было, — упорно повторил Николай.
Цагоев ударил кулаком по столу
— Ты хоть понимаешь, е… твою мать, что стоит на кону?! Что вы поставили на кон своими действиями? Посольство! Торгпредство! Со всем обозом, бабы, б…, дети! Ты хоть понимаешь, что они теперь у Саддама в заложниках! Из-за вас!
— Саддам Хусейн предал нас, товарищ полковник. Он продался американцам. И он — фашист. Настоящий фашист и предатель. Когда мы поняли это, в Багдаде уже шла высадка американского спецназа. Если бы мы не вывезли генерала Рашида, у Советского союза не осталось бы друзей в Ираке. Живых — друзей.
— Ты должен был выполнять приказ! Какого… Ладно. Сиди здесь. Никуда не выходи. И молись, чтобы Чукоткой отделаться. Потому что за такое к стенке ставят.
— Товарищ полковник…
— Ну?
— В Ираке — что?
— В Ираке — ж…! Часть армии на стороне Рашида, часть — за Саддама, часть — ни за кого. Иранцы начали наступление. Саддам держит сифару
[6] нашу под прицелом, требует выдать ему Рашида. Как будто мы его контролируем… Молчишь? Правильно. Раз сказать нечего.
— Есть что сказать, товарищ полковник.
— Ну?
— Рашид — коммунист, армейский коммунист. И я тоже. Я поступил, как коммунист.
Цагоев ошеломленно молчал. Потом — собрал папку, достал из ящика стола другую, запер стол на замок.
— Сиди здесь.
…
Цагоев появился часа через три, когда Николай уже устал ждать. Лицо у него было какое-то… то ли хитрое, то ли злое.
— Значит, так… — Цагоев говорил отдельными словами, как камни в пруд бросал, — в отношении твоих действий в Багдаде. Коллегия сочла твои действия… обоснованными. Соответствующими складывающейся обстановке. За неавторизованную активность принято решение ограничиться строгим выговором. Который я тебе сейчас и объявил.
Цагоев сел на свое место, зачем то посмотрел в окно, которое никогда не открывалось.
— Повезло тебе, дураку. За то, что ты натворил — полагается вышка, да сейчас такая каша там заварилась. И генерала Рашида ты вывез… очень кстати, без него у нас совсем бы козырей не осталось. Так хоть что-то. Все, б…, просрали, сейчас там второй Афган будет.
Цагоев добавил несколько слов на своем языке. Скворцов встал.
— Прошу разрешения вернуться в Ирак!
— Чего?.. Куда тебе, идиоту, в Ирак? Засветился ты там хлеще некуда, саддамовская охранка тебя всю жизнь теперь искать будет, и моли Бога, чтобы не нашли. Б… Заварил кашу, не расхлебаешь. На Ближнем Востоке теперь тебе появляться нельзя ни под каким видом. Пока Саддам жив, по крайней мере. Здесь тебе тоже лучше не маячить. У тебя как с языками?
— Английский, немецкий, японский…
— Это откуда такая роскошь?
— Родители в Японии в посольстве работали.
— А остальные?
— Английский, немецкий — в школе. Школа для детей дипработников, там два языка учили.
— Немецкий значит. Помнишь?
— В пределах. Если надо, подучу. Это, как на велосипеде…
— Велосипедист хренов.
Цагоев задумался, потом достал из ящика стола прошитую и опечатанную телефонную книжку, пролистал ее, нашел нужный номер. Взялся за телефон.
— Ерофеич, ты? Цагоев беспокоит. Да, богатым буду. У тебя что есть по твоей линии? ГДР желательно. Ну, как?.. В пределах школьной… Да, из моих, Афган прошел. Да? Ну, спасибо, век не забуду.
Положил трубку
— Долечивайся. Пройдешь медкомиссию. Признают годным, явишься в штаб ОВД, к полковнику Сметанину. Он тебя оформит в штаб ГВСГ. От организации Варшавского договора. Там скажут, что делать. Имей в виду, коммунист. Там выскочек не любят. Инициативников тоже. Инициатива имеет своего инициатора, слыхал? Там не Афган, законы совсем другие. Рыпнешься — в момент прищучат. Народ там гнилой, с активистами разбирается в два счета. Все на квартиру зарабатывают, и лишние проблемы никому не нужны. Полетишь обратно невыездным, с такой сопроводиловкой, что ни одна тюрьма не примет. Я тебя предупредил.
Николай, не понаслышке знавший нравы советского дипломатического сообщества, лишь кивнул
— Разрешите идти?
— Иди…
Когда дверь за Скворцовым закрылась, Цагоев с горечью сказал
— Дурак, б… Сломают дурака не за понюх табака…
Хотя он когда-то и сам был таким же.
Подмосковье. Санаторий МИД СССР. 30 июля 1988 года
А отец с матерью, похоже, разводятся…
Нет, он и раньше подмечал… Просто раньше — пока ездили по заграницам, разводиться было нельзя, иначе в следующий раз не выпустят. Облико морале и все такое… советский МИД отличался ханжеством и дуболомством в этих вопросах. Развёлся, значит, морально неустойчивая личность, почти не советский человек. И он был еще слишком мал, чтобы понимать истинную подоплеку отношений родителей. Но сейчас он видел то, что он видел — двух чужих людей, пытающихся как-то ужиться вместе ради карьеры, квартиры, возможностей поездок за границу… да и просто ради того, чтобы не осуждали окружающие.
