Я скучала по Самиру. Помимо Пави он был моим основным другом в деревне. Я надеялась, что рано или поздно мы смогли бы вернуть прежнюю легкость общения, и ради этого отказалась читать что-либо о писателе Самире Малакаре. Даже если бы мы никогда больше не заговорили, я хотела показать ему: мне доверять можно.
Вот как все обернулось. Мне было грустно сознавать, что в попытке сохранить дружбу я ее, наоборот, разрушила. Не говоря о том, что мне приходилось отмахиваться от воспоминаний о том поцелуе по сотне раз на дню. Эти воспоминания преследовали меня, когда я спала. Назойливо всплывали перед глазами, когда я бодрствовала.
А у меня и без этого хватало поводов для размышлений. Как-то раз я решилась показать мамины альбомы Элен Ричмонд, владелице кондитерской-кофейни. Мы встретились в ее залитом солнцем саду с развешанными по всем углам «китайскими колокольчиками». При малейшем дуновении ветра они заливались мелодичным перезвоном. Юркие птахи клевали зерна и семечки в кормушке, установленной на высоте в десять футов – подальше от пары черных котов, настороженно вилявших хвостами в тени под столом.
– Я сделала лимонад, – сказала Элен. – Будете?
– Конечно.
Это не был лимонад из пакетика или концентрата. Элен сама выжала лимоны, и в стеклянном кувшине плавали желтые ломтики.
На вкус холодный лимонад Элен был сладко-кислым.
– Превосходный напиток!
Элен пододвинула ко мне миску с клубникой:
– Я ничего не принесла сегодня из кондитерской. В такие теплые деньки мало кто ест много сладкого.
Весь сад украшали абстрактные мозаики – различные по конфигурации медные формы, выложенные цветными стеклышками.
– Ваша работа?
– Да. Со временем из меня получился, скорее, неплохой скульптор и стекольщик, нежели художник. А ваша мать всегда рисовала лучше всех нас, вместе взятых.
Из взятого с собой рюкзака я вытащила детскую книгу. Это была история о лесной банде, состоявшей из кроликов, крапивников и отважной лисицы, которые фигурировали на многих маминых рисунках.
– Я подумала, что вам она понравится. Это одна из тех книг, что оформляла мама. За эту книгу она удостоилась престижной премии. И, по-моему, по праву. Такое впечатление, что не мама воспроизводила историю в картинках, а автор придумывал сюжет на основе ее рисунков.
Элен взяла книгу, провела рукой по обложке.
– Великолепно. В ее стиле, – с дрожью в руках, которая меня очень тронула, Элен открыла книгу и пролистала страницы, периодически останавливаясь и изучая иллюстрации: – О! Взгляните! Узнаете оранжерею?
– Что?
Элен показала мне страницу с иллюстрацией. И на ней действительно была оранжерея, так пленившая меня. Только еще целая и утопающая в зелени и цветах, с павлином, расхаживающим по проходу.
– О, Господи! Дайте я рассмотрю!
Я почти выхватила из рук Элен книгу. Да, оранжерея! Я знала, что на предыдущей странице разбегались вдаль плавными волнами холмы. А если бы я пролистала книгу вперед на пару страниц, то увидела бы угол дома.
– Это все Розмер, так получается? Неужели это он на всех работах мамы? Я хочу сказать, что перечитала эту книгу сотни раз, но не понимала, что изображено на картинках. Потому что ничего не знала о поместье. Но теперь я его узнаю, – я прикоснулась к груди; к тому месту, что так сильно болело в последнее время. – Наверное, именно потому, что я интуитивно опознала оранжерею, мне так остро захотелось ее восстановить. Хотя Джокаста считает, что это «неэффективное использование средств».
– Можно мне взглянуть? – протянула руку за книгой Элен; терпеливая улыбка озарила ее лицо: – Вы уже все это видели, а я нет.
– Да, конечно, извините! – я передала ей книгу и опустилась на стул. – Как бы мне хотелось узнать, что у мамы было на уме! Тогда бы я поняла, почему она никогда мне не рассказывала о Розмере. Она же любила его! Это очевидно. Она рисовала поместье пятьдесят лет. Снова и снова. И не только поместье, но и его окрестности. Животных, цветы, лес.
– Но никогда сам дом?
– Никогда, – кивнула я, мысленно пролистав каталог ее картин и рисунков. – Она вообще никаких зданий не рисовала. Разве что один коттедж.
– Вот этот? – повернув ко мне книгу, Элен показала иллюстрацию с прелестным квадратным домиком с соломенной крышей. Естественно, среди деревьев. В коттедже горел свет, отбрасывавший желтые блики на темный лес. И сам он выглядел как милый домик из любой волшебной сказки, обитатели которого жили в нем долго и счастливо. Так я воспринимала его раньше. Но теперь я узрела в нем следы местного влияния – и характерный способ укладки соломы, и типичные для этого региона перемычки над окнами.
– Да, – подтвердила я. – Гостеприимный домик, правда? Прибежище. Вы знаете, где он находится?
– Мне очень жаль, но я его не узнаю. Должно быть, его уже нет. Многие из этих старых коттеджей были снесены, когда здесь началась массовая застройка.
«Заасфальтированный рай», – пропела в моей голое Джони Митчелл.
Элен заглянула в конец книги:
– Отрадно сознавать, что Каролина посвятила жизнь рисованию. Ей пришлось за это бороться.
– В самом деле? Но в комнате ее матери полно картин. Разве бабушка не гордилась талантом своей дочери?
Элен повела плечом:
– Похоже, нет. Хотя, конечно, к тому времени, как я познакомилась с графиней, она была уже… немного сумасшедшей.
– Мне еще говорили, что она была переменчивой: то прекрасной и доброй, то злобной и скаредной. Она страдала деменцией?
– Красивое слово, но нет… Не уверена, что это деменция. Виолетта была не настолько старой. Всего-то пятьдесят лет, около того…
– Мне нужно сопоставить все известные факты. Получить, скажем так, целостное представление, – потерла я висок. – Если бабушка не страдала деменцией… Может быть, она была психически больной? Как вы думаете?
– Она пила, душечка. Много пила.
– Ах вот как! – рассмеялась я. – Это многое объясняет.
– Но даже несмотря на то, что она бывала непредсказуемой, я ее обожала, – призналась Элен и глотнула своего лимонада. – Женщинам вашего возраста трудно объяснить, насколько отличалось положение женщины в те времена. Женщины были просто… не имели возможности быть самими собой. Они были лишены свободы самовыражения. Как, впрочем, и все люди. Но ваша бабушка была свободной. Она позволяла себе носить потрясающие наряды; все эти индийские шелка она превращала в самые прекрасные платья – красные и бирюзовые, с множеством браслетов, как у индианки. И фигура у Виолетты была потрясающая. Великолепная осанка, величавая посадка головы, красивые волосы… – Элен наклонила голову набок: – Как у вас. Такие же густые и волнистые. Вы действительно похожи на нее.
– Возможно, только не телом. Я видела ее стройную фигуру. Как у мамы, – взяв клубнику, я посмотрела на нее и с грустью положила на салфетку. – По-моему, все эти изгибы я унаследовала по отцовской линии.
