– Она – архитектор в Лондоне. И хотела, чтобы я стал тем, кем быть не мог, – вздохнул парень.
Мне захотелось засыпать его вопросами, но я вовремя осознала: в такой тихий вечер это было бы неуместно. И в ожидании принялась грызть печенье. Смахнув с лица кудри, Самир задержал руки на голове. Словно окунулся мысленно в недавнее прошлое.
– Наш брак продлился недолго. Всего два года.
– Ох, простите, – приложила я руку к сердцу.
– Мне не следовало жениться. Я понимал, что у нас ничего не получится. Но… – вздохнув опять, парень выгнул уголок рта: – Она стояла на своем, а я не пожелал сдаваться. Семейная жизнь обернулась скоротечной драмой, – покачал головою Самир.
Мне вспомнилась песня Тейлор Свифт, и я пропела строчку:
– Я клянусь привнести в нашу жизнь много драмы…
– Да-да, – рассмеялся Самир.
– Пави мне сказала, что вы оба учились в Лондоне. Вы бросили учебу, чтобы стать кровельщиком?
– Нет. В университете я изучал литературу. Получил диплом преподавателя, – Самир подобрал с блюдца отломившийся кусочек печенья. – А потом заделался писателем.
– Правда? А что вы писали?
– Романы. Но вы их не читали, я уверен. Они остались незамеченными в литературных кругах.
– Подождите. Вы написали романы? И не один?
Я заметила, как напряглись его плечи.
– Нет, не один. Целых три. Но все, кроме первого, потерпели полный провал. А я усвоил урок.
С минуту я переваривала услышанное – как сладкий, долгоиграющий леденец. Признание Самира объяснило мне многое в его характере и поведении – его внимание к деталям и мелочам, хорошую память, энциклопедические познания об усадьбе, деревне, данной местности и стране. Его интеллект и сообразительность.
– Хм-м, – глотнув чаю, выдохнула я; кот спрыгнул вниз, и я уселась поудобнее. – Не могу в это поверить!
– Во что?
– В то, что вы усвоили урок, а под ним вы, вероятно, подразумевали полный отказ от писательства. Неужели вы сдались? Почему? Книги терпят неудачу по множеству причин, не зависящих от автора. И вы тоже это знаете, – я выдержала паузу. – Вы писали не те книги?
Самир вздернул вверх густую бровь – совсем как отец:
– Не знаю… Когда я оглядываюсь назад, мне все кажется каким-то временным помешательством – эти вечеринки и литературные кружки, студенты и сочинительство. Именно тогда я познакомился с Тапаси, на вечере, посвященном выходу в свет первой книги, – Самир потряс головой и повторил: – Помешательство.
– Поверьте: мне знакомо это чувство, – горько усмехнулась я и, подавшись вперед, водрузила на стол локти: – Я сегодня порвала со своим бойфрендом.
– Сегодня… – эхом отозвался Самир, потупив глаза.
– Да. Вот почему я отправилась на прогулку. Мы были вместе восемь лет. Восемь…
– Вы в порядке?
– Это давно пора было сделать, – покачала я головой. – Когда мне потребовалось отвезти Стрелу к ветеринару, потому что она начала задыхаться, Грант не счел нужным поехать со мной. Ему, видите ли, не до того было! Он писал свою чертову картину… – осекшись, я покосилась на Самира: – Ой, простите.
– Я уже это слышал, – слабо улыбнулся он.
Мой гнев – раскаленный и текучий, как магма, месяцами клокотавший где-то в глубине моего тела, – прорвался фонтаном наружу:
– Когда я лежала в отделении интенсивной терапии, он заглядывал ко мне раз в день, и то на пять минут. И даже не подумал подготовить квартиру к моей выписке. Ему было без разницы, как я справляюсь – в гипсе и на костылях. И мне пришлось переехать к маме. Как оказалось – к лучшему. Потому что я была при ней до последнего ее вздоха. И все же я не понимаю, почему… – я посмотрела на Самира: не надоели ли ему мои излияния? Но он все так же внимательно слушал. – Почему я не рассталась с ним тогда? Как могла не замечать его подлой натуры? Он урод. Большой жирный урод…
– Но вы все-таки расстались с ним, – Самир поднял ладонь. Мы ударили по рукам.
И я, подняв чашку, озвучила тост:
– За окончание плохих отношений!
– Да будет так! – залпом допив чай, Самир взял чайник и наполнил обе наши чашки. – Вам понравился прием у графа?
– Как вам сказать? В принципе, да. Точнее, не сам прием и все те люди… Честно говоря, я даже не знала, что им говорить. А вот граф – замечательный человек! Такой почтенный, умудренный жизненным опытом старец. И он знал мою маму и бабушку.
– Я рад. А то мне показалось, что вы очень нервничали из-за него.
– А мне показалось, что вы отреагировали на него враждебно, – эти слова вырвались у меня прежде, чем я прикусила язык.
Самир кинул на меня оценивающий взгляд. Отпил глоток чая, а затем откинулся назад:
– Допустим… В этой стране очень развит классизм. И никто ни на миг не забывает об этом, – парень сцепил пальцы, и в этом жесте я разглядела преподавателя, которым он когда-то являлся. – Классовость присутствует везде и во всем, во всех суждениях и оценках.
– Верно. Но судить о других по классовой принадлежности мне представляется странным. То есть, я хочу сказать, что я – американка. Мы не делим людей по классам и сословиям.
– Вы сами-то в это верите?
Пораженная, я подняла взгляд на Самира. Но он отвел в сторону свои влажные черные глаза.
– У нас все иначе, нежели здесь.
– Возможно. Но вы не можете отрицать, что у вас это тоже есть.
– Пожалуй… – я подумала о тех приемах и ужинах, на которых бывала, о самой привилегии проживать в Сан-Франциско, о районе, в котором мамин дом стоил миллион долларов, тогда как окрестности Трит-авеню кишели бездомными. А еще я вспомнила рассказы о людях, добиравшихся до своей работы на поезде по два часа из таких городков, как Стоктон, и о людях, вынужденных выселиться из-за ставших неподъемными для них налогов из домов, в которых они прожили несколько десятков лет. – Да, наверное, есть, – почувствовала я себя немного пристыженной: в Америке тоже существовало сословное неравенство. – И все же у нас по-другому. Как вы не понимаете? Америка по своей сути – меритократия. У нас ценят за способности, а не социальное происхождение. И любой человек может сделать карьеру и добиться руководящей должности, получив хорошее образование и проявив себя.
– И вы можете? В самом деле? Учеба в университете жутко дорогая, разве не так? Не каждый может позволить себе «хорошее образование».
– Это правда, – кивнула я. – Но мы действительно не судим о людях по их акценту.
Правый уголок рта Самира выгнулся вверх:
– Действительно?
И я снова поняла, что была неправа. Диалект и принадлежность к тому или иному региону влияли на восприятие людей. – Гм-м… Вы опять правы.
