– В моем кабинете, – отвечает отец.
– Она не тебя спрашивала!
– Хантер моя гостья, а не твоя. И это я отвечаю за ее безопасность!
– Так же, как когда-то отвечал за безопасность матери? Напомнить, где она сейчас?
Его челюсти сжимаются. На лице отражается боль.
– Иисусе, Чейз! – восклицает из толпы кузина Джинджер, напоминая, что мы здесь не одни.
Я окидываю гневным взглядом зал. Десятки пар глаз уставились на нас. Я понятия не имею, кто все эти люди. Так какое мне до них дело?
– Выметайтесь на хрен из моего дома! – рявкаю на толпу, размахивая рукой.
– Пойдем, пожалуйста. Прошу тебя. – Хантер толкает меня в грудь до тех пор, пока я не начинаю идти сам, после чего разворачивается к отцу. – Мы просто поговорим, Стивен. – Меня передергивает, когда она обращается к нему по имени. – Всего пару минут, ладно?
– Обидишь ее, и я не посмотрю, что ты мой сын, – предупреждает отец.
Я горько усмехаюсь.
– Как будто ты смотрел на это раньше.
Мы с Хантер поднимаемся на второй этаж и входим в его кабинет, где на стене над письменным столом, словно насмешка, висит наш огромный семейный портрет с изображением матери, отца и меня в возрасте трех лет. Тяжелая резная рама из темного, отполированного временем дерева, идеально вписывается в викторианский стиль комнаты. Наверное, только поэтому он все еще здесь висит. Для интерьера.
– Это твоя мама? – тихо спрашивает Хантер, останавливаясь перед портретом.
Я хватаю ее за запястье и разворачиваю к себе лицом. Так близко, что мы почти соприкасаемся губами. Ее запах болезненно обжигает мне легкие.
– Скажи, это была месть? – Она начинает дышать чаще, когда наши глаза встречаются. – Я переспал с твоей матерью, ты – с моим отцом. Око за око. Очень в твоем стиле. И я скорее поверю в это, чем в то, что отец тебя купил.
– Это не месть.
Хантер замолкает. Никакого продолжения в духе: никто меня не покупал, я не шлюха и прочее…
Я чувствую себя так, словно кто-то облил меня бензином и поджег.
– Сколько стоит провести с тобой ночь?
– Я не трахаюсь за деньги.
– Мой отец тебе заплатил?
– Да, но не за секс. Просто сопровождение. Никакого интима. Я бы никогда не пошла на это. – Я поражаюсь тому, с какой легкостью ложь срывается с ее губ. – Ты должен мне поверить, Чейз.
– Мой отец лапает тебя за задницу, ты в этот момент весело смеешься вместо того, чтобы сломать старику руку, а я должен просто тебе поверить? Я что, по-твоему, вообще идиот?
– Все было не так.
Я отстраняюсь и впервые в жизни смотрю на нее с отвращением.
– Не говори ничего, о чем потом будешь жалеть, – звенит в ушах ее тихое предупреждение.
– Жалеть? – Я в неверии качаю головой. – Я жалею лишь о том, что встретил тебя, Брэдшоу. Ты – чертов ураган, прогуливающийся по моей жизни, раз за разом сбивающий меня с ног.
В кристально-голубых глазах застывают слезы, но при этом лицо Хантер остается неподвижным. Таким же каменным, как и ее сердце.
– Ты сказал, что влюбляешься в меня.
– Я солгал, – мой голос звучит хрипло, потому что каждое слово дается с трудом. – На самом деле, мне просто хотелось тебя трахнуть.
– Ну, тогда сделай это, – произносит она ледяным, выворачивающим наизнанку тоном, продолжая с болью на меня смотреть. После чего стягивает с себя трусики, быстро переступает через них и швыряет черную кружевную ткань мне в лицо. – Трахни меня, Каннинг. И катись на хрен в ад!
– Прости, но я не прихватил с собой наличку, – выпаливаю со злостью и в следующую секунду ощущаю звонкий удар ее ладони, бьющей меня по лицу, с силой, достаточной, чтобы убить небольшое животное.
Я отшатываюсь, и какое-то время мы смотрим друг на друга, как два человека в аэропорту, которые прощаются надолго, или, быть может, навсегда, и отчаянно пытаются сохранить в памяти любимое лицо. А после Хантер разворачивается и уходит.
Когда дверь за ней захлопывается, я хватаю со стола монитор и швыряю его в семейный портрет, а затем начинаю все крушить, позволяя уничтожающему меня гневу выйти наружу.
Глава 22. Хантер
Когда я выхожу из кабинета, на верхних ступенях широкой лестницы, ведущей на первый этаж, меня встречает Стивен. Его темные волосы в беспорядке, будто он неоднократно запускал в них пальцы, ворот белой рубашки под пиджаком широко распахнут, между густыми бровями пролегла тревожная складка.
Внешнее сходство между Каннингами теперь кажется мне поразительным: те же большие тепло-карие глаза с вкраплением золота, тот же мужественный подбородок, широкие брови и четко выраженная ямочка на подбородке. Оба высокие и широкоплечие. Пожалуй, единственное существенное различие – это губы. У Стивена они узкие и твердые, а не пухлые и аппетитные, как у Чейза.
Должно быть, я была слепа, если не заметила этого сходства сразу. Зато теперь я понимаю, где видела мужчину раньше: на фотографиях в интернете, когда впервые гуглила информацию о Чейзе.
– Я думал, что воспитал его значительно лучше, – устало произносит Стивен, и мы одновременно вздрагиваем, когда со стороны кабинета раздается какой-то грохот.
Тыльной стороной ладони вытираю слезы, которые успели скатиться по щекам.
– Простите, мистер Каннинг. Мне жаль, что мы испортили вам праздник, – бесцветным голосом произношу я, не чувствуя слов. Не чувствуя вообще ничего, кроме болезненного жжения в груди.
Стивен извлекает из нагрудного кармана шелковый носовой платок темно-вишневого цвета и протягивает его мне.
– Мне остается лишь надеяться, что парень выдохнется раньше, чем доберется до антикварных часов с кукушкой, которые Эллен привезла из России. Это ее последний подарок мне перед тем, как… – Он на мгновение закрывает глаза и тяжело сглатывает, а затем кивает в сторону лестницы. – Пойдем, я напою тебя чаем или кофе – чем захочешь, а ты расскажешь мне, как давно вы с Чейзом встречаетесь и почему ты сразу не сказала мне об этом.
– А как же ваши гости?
Я выхожу на верхнюю площадку лестницы и смотрю вниз. В зале не осталось никого, кроме двух служанок, которые уже начали убирать со столов.
– Праздник окончен.
– Мне очень жаль, – глухо повторяю я.
– Все в порядке, – отвечает он, спускаясь рядом со мной по лестнице. – Это я должен просить у тебя прощения за поведение своего сына. Засранец не имел права так с тобой разговаривать.
Мне хочется поблагодарить Стивена за его доброту ко мне, но слова не идут. Мозг слишком занят мыслями о Чейзе. Перед глазами все еще стоит его искаженное отвращением лицо. Не яростью, не гневом или обидой, – отвращением. Разве существует чувство хуже?
