– Пойдем, – буркнул Герберт, вырвав Кати из паутины мрачных мыслей. Он отбросил окурок далеко в сторону и открыл перед Кати дверь, пропуская вперед себя.
Сразу за дверью начинался коридор, длинный, как взлетная полоса, с одинаковыми дверями по обе стороны. На паре дверей висели пластиковые таблички вроде «Директор по развитию» или «Отдел снабжения», но остальные отличались друг от друга только номерами. Кати вопросительно посмотрела на Герберта, мол, куда теперь, на что тот вяло махнул рукой, указывая в дальний конец коридора, и они еще долго шли по вздувшемуся линолеуму, прогибающемуся под ногами точно болотный мох. Кабинет Герберта оказался едва ли не самым последним в ряду – на обшарпанной двери красовался блестящий номер – «34». Кати могла поспорить на что угодно, что Герберт самолично купил табличку в ближайшем строительном магазине. Новенький, блестящий номер сиял, точно фонарь под глазом, абсолютно неуместный ни здесь, ни где бы то ни было.
Только перед дверью Герберт немного расслабился – плечи поникли, он ссутулился, и даже надутые щеки обвисли. Кати не стала гадать, что именно вытянуло из него силы – перепалка с активистами или же поездка на машине в ее компании. Она и сама чувствовала себя выжатой как лимон.
Они вошли в маленькую вытянутую комнату размерами чуть больше спальни в Гербертовой квартире. Кати еще не доводилось бывать в настолько скучном и унылом месте. Обстановка здесь была более чем скромной: вдоль стен в шахматном порядке выстроились три офисных стола с компьютерами, заваленные бесчисленными распечатками, а в углу приютился узкий каталожный шкаф. Окно пряталось за опущенными жалюзи, впрочем, оно и к лучшему, а единственным украшением оказался замызганный плакат с чересчур загорелой девицей без лифчика. Кати скользнула по нему взглядом и тут же отвернулась, а дальше старательно избегала смотреть в ту сторону – ей было неприятно.
– Можешь сесть там, – сказал Герберт, указав на один из столов. – Но ничего не трогай.
Сам он устроился напротив и уставился на пустой монитор, пока компьютер гудел, загружаясь. Кати терпеливо ждала, когда же он начнет отчитывать ее за участие в акции, и на этот случай уже заготовила парочку злых ответов. Однако Герберт молчал, да и вообще делал вид, что ее здесь нет, и это пугало и бесило куда больше любой ругани. Кати не могла отделаться от навязчивой мысли, будто он что-то задумал, что-то нехорошее, и это изводило ее так, что она с трудом могла усидеть на месте. Ладони вспотели, сердце колотилось слишком быстро, но она ничего не могла с этим поделать. Оставалось затаиться и ждать.
Герберт уткнулся в компьютер и полчаса что-то торопливо печатал и щелкал мышкой. Среди бумаг на его столе стояла фотография Герберта-младшего в красивой аккуратной рамочке, но, как заметила Кати, снимок был повернут таким образом, чтобы, работая, Герберт не мог его видеть. Как будто фотография была нужна, исключительно чтобы хвастаться перед коллегами, мол, посмотрите, какой у меня ребенок. Возможно, именно поэтому на снимке Герти выглядел таким недовольным. Отец и дома с ним не занимался, и на работе игнорировал. Кати даже стало обидно за брата – уж он-то точно не заслужил подобного обращения. Но куда сильнее Кати расстроилась из-за мамы: она сразу поняла, что изображение Герти вырезали из другой фотографии, на которой тот сидел на руках у матери.
– Я могу позвонить маме? – спросила Кати и кивнула на телефон на столе. Ее собственный мобильник, самая дешевая модель, к сожалению, разрядился на морозе, она уже успела тайком проверить. – Хочу предупредить, что у меня все в порядке.
Герберт посмотрел на нее в недоумении, как будто не понимал, с чего вдруг ей в голову пришла столь нелепая мысль. Кати заерзала на месте.
– Нет. Этот телефон используется исключительно для рабочих звонков.
– Но…
Кати опешила от столь грубого отказа. Что такого в одном телефонном звонке? Или же Герберт испугался того, что Кати собралась звонить вовсе не матери, а куда-то еще?
– Все разговоры записываются, – сказал Герберт. – Рабочий телефон запрещено использовать для личных звонков. Мне не нужны проблемы.
Он закатил глаза к потолку, как бы намекая на тех, кто сидит выше. Неужели он так боится собственного начальства? И с чего вдруг? Кати не помнила, чтобы дома он жаловался на кровопийцу-директора или еще кого-то, и это при том, что Герберт тот еще любитель пожаловаться. Просить мобильник у недоотчима она не стала. Знала, что откажет, причем исключительно из вредности.
Время тянулось медленно, как в приемной у зубного врача. Не происходило вообще ничего, и это жутко выматывало. В какой-то момент Кати подумала, что, может, в этом и заключается ее наказание? Но едва ли Герберту хватило бы на такое фантазии. Чтобы совсем не потеряться во времени и хоть чем-то себя занять, Кати стала мысленно отсчитывать секунды. Но это было ошибкой, обернувшейся тем, что она начала клевать носом. Да и монотонное гудение компьютера, и щелканье клавиш сработали лучше любой колыбельной.
Кати почти задремала, когда входная дверь распахнулась и в кабинет без стука ввалился некий мужчина.
– Герб! – гаркнул он с порога. – Здорово! Как поживает мой отчет?
– Почти закончил, – подобострастно отозвался Герберт. – Пару таблиц свести, и готово.
– Ты давай поторопись, – сказал мужчина. – Начальство ждать не любит. Мне уже весь телефон оборвали, вынь им да положь.
– Еще пять минут, – сказал Герберт, впрочем, мужчина его уже не слушал. Он заметил Кати.
– Так, так, так… А это у нас кто? – проговорил он и постучал пальцами по ближайшей столешнице. Как будто играл на невидимом пианино или же пытался изобразить, как бегают пауки. Кати уставилась на его ладони, красные, шелушащиеся. Не самое приятное зрелище, но все равно лучше уж смотреть на руки, чем на его лицо. Слишком знакомое лицо.
Кати узнала мужчину мгновенно, хотя видела его всего раз в жизни и при весьма сомнительных обстоятельствах. Узнала в первую очередь потому, что он был поразительно похож на свою дочь Лауру. Та же острая крысиная физиономия и тот же взгляд, одновременно пустой и безжалостный.
– Твоя, что ли? Не знал, что у тебя еще и дочурка есть.
Мужчина опасно прищурился, а Кати потупила взор. В голове билась одна-единственная мысль – узнал или не узнал, вспомнил или нет? Разумеется, узнал и, разумеется, вспомнил. Ведь это именно из-за нее его дочь оказалась в клинике. Такое не забывают. И не прощают.
– Это не моя, – с некоторым раздражением ответил Герберт. – Бабы моей дочка.
Кати дернулась, словно бы ей влепили пощечину, однако же не сказала ни слова. Отец Лауры хмыкнул. Как и у дочери, глаза у него были маленькие, но при этом взгляд, казалось, пронзал насквозь.
– Падчерица, что ли?
– Ну, вроде того, – сказал Герберт с явной неохотой.
– Ясно. И что она здесь делает? Решил показать ей свою работу?
– Да не… – Герберт напрягся, было видно, как он мучительно пытается придумать хоть какое-нибудь убедительное объяснение. – Нужно завезти ее в одно место, и проще взять с собой, чем потом делать крюк и возвращаться.
