Я склонил голову, приветствуя Елену. Она порывисто обняла меня и заплакала.
– Миша, как это страшно. Я никогда не думала, что так страшно. Джанна…
– Все будет хорошо.
Она кивнула и отстранилась.
– Я уже не знаю, что думать и чем помочь. Иола выслала из Константинополя лучших русских специалистов и оборудование, но они еще не прибыли… Говорят, что над Белградом облачность… Я молюсь. Молюсь, как, наверно, никогда не молилась. Но…
Императрица Рима лишь безнадежно махнула рукой в сторону лежащих за стеклом детей. Успокоив ее, как только смог, интересуюсь у Виктора, кто тут главный по медицинской части.
Нарисовались профессора Антонио Карини и Бартоломео Госио.
– Ваш прогноз?
Карини сделал неопределенный жест:
– Трудно делать прогнозы, ваше величество. Мы приближаемся к кризису. «Американка» особенно тяжело протекает у молодых и здоровых людей, а они уже достаточно взрослые и очень здоровые дети. Мы делаем переливание крови методом профессора Гедройц, но пока это лишь тормозит развитие болезни. Вот-вот должна прибыть сама профессор Гедройц, и мы проведем консилиум…
Понятно. Это смерть. И я срываюсь:
– Толку мне от ваших консилиумов?! Моя мать знала больше вас всех вместе взятых!!! Так! У вас есть люди с подходящей группой крови, которые не так давно переболели «американкой» и выздоровели?!
Видя недоумение профессоров, буквально ору им:
– У них в крови есть белковые антитела, понимаете??! Иммуноглобулины плазмы, черт бы вас тут всех побрал!!!
Поняв, что толку от моих разговоров мало, выпускаю воздух сквозь зубы и велю:
– Так, светила науки, я в вашем распоряжении. Проверьте совместимость моей крови с Михаилом и Джованной.
Те всё ещё недоуменно проводили меня в процедурную, где у меня взяли кровь на анализ. Через некоторое время Госио кивнул.
– Да, ваше величество, ваша кровь совместима. Но не думаете же вы…
Я рявкнул.
– Делайте, что вам говорят! Быстро готовьте всё к обмену крови!
Тот даже отшатнулся от меня.
– Но это чрезвычайно опасно!
Но, увидев мой бешеный взгляд, он благоразумно решил не нарываться на гнев отца и монарха и лишь спросил:
– На сколько времени вас соединить с Михаилом?
Вот тут, очевидно, в моих глазах появилось нечто такое, что уважаемый профессор даже невольно втянул голову в плечи.
А я лишь прошипел:
– На сколько нужно. И делайте переливание от меня сразу им обоим. Выполняйте свой долг, доктор. А я выполню свой.
Через четверть часа я уже лежал «распятый» между двумя кроватями, опутанный шлангами и ужаленный острыми иголками, которые высасывали кровь из обеих моих рук.
ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. ВОСТОЧНАЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. МРАМОРНОЕ МОРЕ. ОСТРОВ ХРИСТА. ХРАМ РОЖДЕСТВА ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ. 14 мая 1919 года
Маша сидела неподвижно. Пустой отстраненный взгляд. Бессильно опущенные руки.
Господи? За что? За что эти испытания. Джанна при смерти. Её любимый Миша, попытавший спасти детей ценой своей крови, лежит сейчас в беспамятстве в очень тяжелом состоянии. Гедройц пишет, что начались проблемы с сердцем, печенью, почками. Прогноз стабильно тяжелый, но…
Но Маша допускала, что врачи ей говорят не всё. А если… Прости, Господи, а если он умрет? Что делать ей? А дети?
Она сама не знала, решилась бы она лечь на обмен крови ради Джованны, если на кону сиротство Сашки и Вики. Но Миша лег не задумываясь. Лег, несмотря на бурные протесты врачей, буквально кричавших ему, что это смертельно опасно. О чем он думал?
Мама написала, что Миша герой. А может, он просто дурак?
ТЕКСТ ВИТАЛИЯ СЕРГЕЕВА:
Герберт Кларк Гувер
[9]. Американский индивидуализм и восточный патернализм. М. 1930 г. (пер. со 2-го издания, Нью-Йорк, 1926 г.)
Любое расширение власти правительства означает, что с целью защиты от политических последствий допущенных им ошибок правительство будет стремиться к установлению все более внимательного контроля над отечественной прессой и политическими взглядами. После кончины свободной промышленности и свободной коммерции свобода слова живет недолго.
Я твердо придерживаюсь таких взглядов, поскольку во время войны имел практический опыт в области государственной деятельности и контроля. Я был свидетелем многочисленных неудач правительства в сфере бизнеса не только у себя в стране, но и за рубежом. Я видел его тиранию, его несправедливости, подрыв им тех самых инстинктов, которыми наш народ руководствуется в своем стремлении к прогрессу.
Эта тирания проникла уже и на наш континент. Чтобы увидеть её достаточно переехать через Рио-Гранде. Но родина её – Европа, «прогрессистские» монархии Германии и России. Мне могут указать на их несомненные успехи. Но я возражаю тем, кто считает, что так же нужно поступать и в Америке. В основе моих возражений лежит не теория или неспособность признать несправедливость, либо злоупотребление, я просто знаю, что использование таких методов ударило бы по самим корням американской жизни и разрушило бы саму основу американского прогресса.
Благодаря нашей системе Америка стала страной широких возможностей для тех, кто не получил при рождении никакого наследства. И не только потому что она богата ресурсами и славится своей промышленностью, а потому что сохраняет свободу инициативы и развивает предприимчивость. Россия располагает природными ресурсами, сравнимыми с нашими, Германия – сравнимой с нашей промышленностью. Народы этих стран столь же трудолюбивы, как и наш, но у них не было благословенных 150 лет жизни при нашей форме правления и нашей социальной системе. Сегодняшние их успехи основаны не на самоуправлении и конкуренции, не на равенстве возможностей. Эти успехи опираются на волю их монархов, с которыми этим странам везет не более раза в столетие.
Я могу говорить так, потому что хорошо знаю правителей Европы. С 1914 года мне много пришлось общаться с европейскими монархами. И если в Брюсселе и Лондоне их участие в правительстве было формальным, то в Берлине и Москве их власть была пусть и ограничена, но реальна. Особенно полновластная автократия в современной Ромее. Которая стараниями господина Суворина воспринимается и у нас как новый фронтир, край, где каждый может сделать себя сам без оглядки на происхождение. Но будучи в Ромее убеждаешься, что всё не совсем так, а точнее совершенно не так, как нам представляется из-за океана. Успехи и место каждого там, как и в России, зависят не столько от их собственной воли, сколько от воли императора Михаила. И только величие личности его не дает скатиться его Единству в торжество средневековой аристократии. Сам Михаил – человек большого сердца и ума. Его мотивы и решения сделали бы честь главе любой американской корпорации. Но сколько мы знаем примеров, когда наследники не сохраняют отеческого капитала? А если они наследуют само правительство?
