– При первом же намеке на что-то большее я с таким прощаюсь.
Маме хотелось нравиться. Как и любой женщине, возразят мне. Да, разумеется, но у нее, надо добавить, эта потребность обрела характер чего-то жизненно необходимого, даже мучительно необходимого. И тут играло свою роль не столько желание наверстать упущенное за время неудачного замужества, сколько желание использовать на всю катушку последние всплески женской привлекательности. Что она в первую очередь обрела после смерти мужа, так это реальную возможность гордиться своей внешностью, что, безусловно, пошло ей на пользу.
Она упивалась сознанием, что окружающие восхищаются ею и уважают ее. Обожала, когда ей открывали дверцу такси, пропускали вперед у дверей какого-нибудь заведения и дарили цветы. Она не без злобного удовольствия рассказывала нам с братом смешные истории про своих кавалеров – например, про биржевого маклера, у которого во время ужина в дорогом ресторане выпала вставная челюсть. Порой, когда отношения становились более доверительными, мама могла пойти с кем-то потанцевать и как-то раз во время вальса на глазах у публики влепила низенькому ухажеру в костюме с галстуком пощечину за то, что он, как она сочла, положил руку туда, куда без позволения дамы класть ее не следует. Мы с братом умирали со смеху, слушая эти рассказы.
4.
Когда мы пришли в ресторан, мне страшно хотелось спать, а рот с похмелья был словно набит песком. После веселой ночи я вернулся домой только на рассвете, и единственным моим желанием было трупом рухнуть на постель и проспать до скончания веков. Но мама уже несколько дней с непонятной настойчивостью предлагала нам с братом пойти в воскресенье обедать в ресторан, расположенный неподалеку от площади Чамбери, куда раньше ни разу нас не водила.
Всю неделю она то и дело напоминала, что уже заказала столик.
– Мама, мы это уже слышали, – не выдержал наконец Рауль, а потом то же самое повторил и я.
Она так часто заговаривала о предстоящем обеде, что мы поинтересовались, не связан ли он с каким-то особым событием. Она сказала, что нет, просто ей хочется узнать наше мнение по одному чрезвычайно важному для нее вопросу, и сделать это можно только в соответствующем месте, но никак не дома. Короче, в воскресенье мама безжалостно разбудила меня около часа дня. Они с Раулем уже были одеты для выхода, а мне не дали времени даже принять душ.
К моему удивлению, в ресторане маме не пришлось называть метрдотелю своего имени. Та сразу же узнала ее, пожала руку и по-свойски заулыбалась, из чего я вывел, что мама пришла сюда не в первый раз. Метрдотель велела гардеробщику взять нашу верхнюю одежду, а сама повела нас к столику в глубине зала, в той его части, которая была отгорожена от основного помещения рядом растений в горшках и за счет этого избавлена от лишнего шума. Там стояло три столика: у самой стены наш, за вторым сидел сеньор, наклонившийся над своей тарелкой, так что мы видели только его спину, за третьим – в некотором отдалении – две девушки, когда мы садились, сосредоточенно чистили креветки, не обращая ни на что внимания.
За пределами нашего уголка сновали туда-сюда официанты, а посетителям приходилось чуть ли не кричать, чтобы услышать друг друга. Я совершенно не хотел есть. Вот жажда меня мучила, сильно мучила, но больше всего я мечтал улечься прямо под столом и поспать.
Итак, что мы узнали? Мама через брачное агентство познакомилась с человеком по имени Эктор Мартинес, к которому стала испытывать нечто большее, чем просто симпатию. Вдовец шестидесяти одного года, он отличался от всех, с кем она проводила время прежде, и обладал весьма приятными достоинствами, выделявшими его из общего ряда. В отличие от меня, умиравшего от недосыпа, Рауль среагировал тотчас:
– Ты что, хочешь сказать, что влюбилась?
Брат посмотрел на меня взглядом всполошившейся совы, словно ожидая, что допрос продолжу я, но единственное, что пришло мне в голову, это спросить, почему, черт возьми, мы не могли обсудить ее нового знакомого дома.
Кажется, мама как следует приготовилась к любым вопросам, упрекам и обвинениям, которые могли обрушить на нее сыновья, и когда Рауль высказал сомнение, не является ли это предательством по отношению к отцу (или к памяти отца, сейчас точно его слов не припомню), она ничуть не смутилась. Сказала, что пока не может с уверенностью судить, действительно ли влюбилась, но исключить такой вариант не готова. Время расставит все по своим местам, если, конечно, мы с Раулем не воспротивимся ее планам, и в таком случае она будет вынуждена – не без огорчения – распрощаться с этим человеком, хотя встречаются они уже около месяца.
Рауль, набив рот иберийским хамоном с сухариками (он был ненасытным обжорой), казалось, уже собирался закатить истерику, а я чувствовал себя уставшим, очень уставшим, просто полумертвым от усталости, поэтому в миг просветления, решив завершить наконец этот разговор, вдруг открыл рот и сказал маме, что желаю ей большого счастья, что пусть она считает это моим мнением и мне нечего к этому добавить. Мама ласково ущипнула меня за щеку словно в знак благодарности. Потом мы с ней одновременно уставились на Рауля, и тот, так и не перестав жевать, изобразил на лице гримасу покорности и смирения.
– Хотите, я познакомлю вас с человеком, о котором только что говорила?
Мы кивнули.
– Точно? Только потом не придумывайте ничего лишнего.
Мы снова закивали, на сей раз увереннее.
И тогда мама неожиданно громко, так что я даже вздрогнул, обратилась к мужчине за соседним столиком: – Эктор, можешь повернуться.
Он оглянулся и по просьбе мамы – вернее, по ее приказу – перенес на наш стол свои тарелку с приборами, бокал и бутылку минеральной воды, а потом, заметно смущенный, сел к нам и сам.
5.
Эту фотографию мы нашли в ящике комода, под грудой лифчиков, чулок, носков и тому подобного. У Рауля снимок двадцатипяти- или даже тридцатилетней давности не вызвал никакого интереса. Поначалу я тоже был сторонником того, чтобы отправить его на помойку вместе со всем содержимым ящика, но в последний миг передумал, так как мне было любопытно проверить, сумеет ли мама узнать высокого мужчину в костюме и при галстуке, который стоял с ней рядом, обняв за плечи.
Они улыбались, казались счастливыми, по-летнему раскованными, может, даже влюбленными, а фоном служил деревенский пейзаж с цепочкой оливковых деревьев. Насколько помню, мама с Эктором постоянно куда-то вместе ездили, он был человеком весьма обеспеченным, к тому же невероятно щедрым, поэтому все расходы обычно брал на себя. Я перевернул карточку и посмотрел, нет ли на обороте даты или названия места, где это происходило, но ничего не обнаружил.
Настал день, когда нам предстояло перевезти маму в пансионат для престарелых. Нужные бумаги были оформлены, и все подготовлено для того, чтобы нас приняли там в назначенный час. Мы с Раулем договорились ничего не объяснять маме. Сделали вид, что просто везем ее на прогулку, но прежде жена Рауля под каким-то выдуманным предлогом дала ей успокоительное. Мы сдали маму на руки медицинскому персоналу и директору пансионата, которая вышла поздороваться и с профессиональной пылкостью выразила свою радость от встречи. Мама вела себя послушно, и мы с братом, приободренные этим, вскоре покинули заведение. Выйдя на улицу, Рауль не смог сдержать слез. Готов поклясться, что его одолевали те же муки совести, что и меня.
