«Занешь, свитхарт, мне иногда кажется, ч то ты ничего не боисшься. Не знаю так ли это или это глюк. Хотя нет. Впосмнила. Когда-то ты боясля смотреть мне прямо в глаза».
«Вечра ты меня разбудио и зачем-то то и дело ивинялся. Так неепо это было. Свитхарт ты же знашеь, что твой чтстый глос приятнее сонных минут».
Потом в дневнике был долгий перерыв и еще три записи, последняя из которых написана как раз в день Жениного отъезда к родителям.
«Сейчас где-то есть огромнейшее море. Вот бы туда сецчас прямо оунуться. Прснутьс яновой асбсолютно. Стаать tabula rasa
7».
«Кае же я рада, чтоты есть. Дыщшать и жить, зная чтоты где-то рядом как истина в поабытом фильме. Это очиещние».
«неужеи я та к внем ощшибалась я бы вес броисла и ухеала бы за ним. А он даже слов скахать не может. Я анивная дура. Верю и вре. ю а толку нетю как до дела дохоит, та Ки нет чничего. Неужели и н такой же. Ненавижу тчт я такая наивная. Люблю его как полная друа. Раз он не любмит то что толку мне тут сидеть и ждлать. Неужели он ваообще не ивдит как мне плохо. Если уя уеду поелт ли он за мной. Будет ли меня иксать. Снова начала пить успокительыне».
Когда я всё это прочитал, почувствовал себя полным ублюдком. Я боялся ее обидеть, не замечая, что уже это сделал. Я перечитывал ее дневник снова и снова и понял, что не смогу не поехать. Что я хочу поехать. Я не смогу без нее. Она снова успокоительными стала долбаться, это уже серьезно. Остается только сказать маман.
Было воскресенье, и я направился домой переговорить с маман. Когда я зашел в гостиную, еще раз убедился в том, что детство прошло. Раньше по воскресеньям мама готовила обед. Это обязательно была котлета. Тогда она была еще настоящая и вкусная, потому что мама даже покупала для нее мясо. Мне особенно нравилось, когда мы ели котлету и картофельное пюре. Они, типа, идеально подходят друг другу. Теперь нет никаких котлет. И я вегетарианец. Мама спит на своей любимой белой софе, изрядно повидавшей виды. На полу валяется пустая бутылка от мартини. Кажется, это не лучшее время для разговора, но деваться некуда.
– Ты меня бросаешь ради этой сумасшедшей девки?! – это была первая реакция маман, когда она проснулась и я стал ей объяснять ситуацию. – Я не дам тебе согласия на выезд за границу!
Потом была истошная истерика, которую нет смысла вспоминать. Конечно, мама в очередной раз нарушила заповедь великого Одуванчикова и несколько раз назвала меня размазней.
Меня беспокоило то, что я чувствовал себя виноватым. Ну, то есть даже не знаю, как объяснить. Как будто я не имею права на счастье. Как будто я его не достоин. Как будто, если я уеду, маман будет навсегда несчастлива.
С одной стороны, я понимал, что первую реакцию маман надо просто переждать и что это естественно. Надо было объяснить всё раньше. Мама была очень расстроена и совсем не хотела со мной разговаривать. Единственное, что я слышал, – это то, что я доведу ее до скорой помощи. Я ее не люблю. Я ее предаю. И прочие плохие вещи, перед которыми стояло мое имя.
Деваться было некуда, надо было звать Макса. Он должен был прийти только завтра, но я не мог столько ждать. Я просил его поговорить с маман и объяснить ей всё.
Тем временем маман уже договорилась до того, что Макс наверняка ее тоже бросит. Под «тоже» она, видимо, понимала не только отца, но и меня, потому что она несколько раз повторила фразу «Что за мужики меня окружают?». На отца она разозлилась еще больше, когда узнала, что свое согласие на выезд за границу он даст. Я ушел в Женину квартиру. Лучше, если Макс и маман поговорят наедине. Оказался перед выбором между двумя женщинами и не находил себе места. Не выдержал и направился домой. Уже даже приготовился услышать крики, когда поднимался на лестничную площадку, но было тихо. Еще больше я удивился, когда никого не увидел дома. Куда же они ушли? Нет, ну кто так делает? Хоть бы эсэмэс скинул.
Я сам написал ему эсэмэс, но ответа так и не получил.
Я уже не знал, куда себя деть.
Снял майку. Надел майку.
Открыл мартини. Закрыл мартини.
Включил телек. Посмотрел, как фанаты Джексона вышли танцевать в день его рождения по всему миру. Выключил телек.
Залез в инет. Вылез из инета.
Зашел на балкон. Вышел с балкона.
Закурил. Выбросил сигарету.
Вскипятил чайник. Выключил чайник.
Стал набирать ванну. Выключил воду.
Включил свет в комнате. Выключил свет. Это я сделал раз пятнадцать.
Покидал дротики в дартс. Покидал дротики с балкона.
Посмотрел на Наруто. Вышел из своей комнаты.
Позвонил Жене. Бросил звонить Жене.
Лег поспать. Не смог уснуть.
Сходил в магазин. Забыл, за чем ходил.
Включил Яна Тирсена. Выключил Яна Тирсена.
Плакал. Прекратил плакать. И потом снова плакал.
Я представил, каково сейчас Жене. Ведь она думает, что я ее кинул. С каким настроением ей придется уезжать? Да она теперь вообще с мужчинами разговаривать не будет. И всё это из-за меня.
Я вспомнил ее шрам на губе. Она сама как один большой шрам. Я полюбил шрам, поэтому не имел права сковыривать эту боль.
У меня не было права на ошибку.
С каждой минутой у меня было всё меньше шансов вернуть ее, но я не мог объявиться сейчас и сказать: «Подожди, Макс сейчас уговорит мою маму, и мы поедем». Чувствовал себя полным бастардом.
Опять кто-то другой решал за меня мои проблемы.
Мне было очень тяжело, но я понимал, что труднее всего сейчас Жене и моей маме. И обе они из-за меня страдают. Зачем я вообще тогда нужен, если из-за меня у них столько боли.
Я взял тюбики с красками и стал выдавливать их на руки. Потом размазал всё это по лицу. По одежде. Как будто я хотел загримировать себя. Превратиться в кого-то другого. В кого-то наподобие Макса или Брюса Уиллиса. Краска была прохладная, и мне немного полегчало.
Потом я еще долго стоял под душем и смотрел, как разноцветные струи утекают туда, где нет таких проблем. Как будто вода смывает меня куда-то далеко и мне не нужно будет во всё это возвращаться.
Постепенно струи воды светлели, и к моей коже возвращался естественный цвет. Я снова такой же бледный, как через неделю после того, как родился. Когда я вылезал из ванны, у меня закружилась голова, и я упал. Нога задела об угол шкафчика в ванной, и из нее пошла кровь. Мой любимый цвет. Какое-то время я смотрел на нее и даже не пытался остановить.
Мне казалось, что вместо мозгов у меня много маленьких воздушных шариков, воздух в которых накалился до предела. Еще чуть-чуть, и они лопнут, а из моих ушей полезут разноцветные резиновые фиговины. Когда меня найдут, я буду похож на клоуна-самоучку, который репетировал дома свой первый утренник, но обломался.
