– Ну вот, теперь ты почти всё знаешь обо мне, – тихо сказала Женя, лежа у меня на коленях. – Понимаешь, я решила, что если я кого-то полюблю, то буду всё сразу о себе рассказывать. У меня уже было так, когда вот из-за этих моих проблем с общением я расставалась с бойфрендами. Не то чтобы я казалась им какой-то дефективной, просто им не хватало терпения. А я по-другому не могу.
Она гладила мои колени, а я думал, кто мог посметь ее обидеть хоть как-то. Я бы морду ему набил, хотя еще ни разу этого не делал. Даже хотел спросить о ее прошлых отношениях, но решил, что когда-нибудь она сама мне всё расскажет.
– Знаешь, Саш, мне иногда кажется, что это ты старше меня, – улыбнулась она.
– Почему?
– Не знаю. Ты так хорошо всё объясняешь, столько знаешь. Мне, например, нравится, когда ты мне про мотоциклы что-то объясняешь или какую-нибудь такую фигню.
Вот это Женя выдала. Наверное, она слишком сильно меня полюбила. Она даже не представляет, как я боюсь ее спугнуть каждым движением.
Мы стали рассматривать друг друга. Я уже давно заметил маленький шрам на ее верхней губе. Это ее любимый кот рассек губу. Мне всё время хотелось целовать этот шрам. Он едва заметен, но делает лицо каким-то необычным. Это как метка, что с ней надо быть осторожней. Как на коробку с вазами ставят маркировку, чтобы не разбить. Так и ей поставили шрам, чтобы было видно, что она очень хрупкая.
Я показал ей шов на ноге, который оставался от падения с велосипеда. Получался какой-то парад изъянов, но почему-то рассказывать о них было не страшно и не стыдно. В какой-то момент мы дошли до состояния азарта, как будто хотели показать, у кого из нас сильнее увечья. Мой шрам был не такой красивый, как на ее губе, и к тому же большой. Но она его целовала. Я еле сдерживал слезы. Никто еще не целовал мои шрамы. Мне казалось, что мое сердце целуют изнутри. Даже голова закружилась. Это не было какое-то возбуждение. Это было больше. Чем-то напоминало детскую игру рельсы-шпалы, но в сто раз сильнее. Я помню, еще в детстве, когда медсестра делала мне какой-то укол и протирала кожу ваткой со спиртом, мне это очень нравилось. Я всегда ждал этого момента. Губы Жени были лучше и теплее ватки со спиртом в миллионы раз.
Женя раскрыла ладонь правой руки и показала маленький шрамик в середине.
– Я просто тебе раньше не показывала, – улыбнулась она. – Стеснялась.
Я сразу вспомнил, что и правда ее правая рука от меня постоянно ускользала. Вот в чем дело, оказывается. В детстве она засунула карандаш в розетку, и руку сильно шарахнуло. Даже дырка была, и она помнит, как ее руку с дыркой подставили под струю холодной воды. Теперь уже ничего не болело, а шрам остался. Еще одна отметка для внимательных.
Теперь была моя очередь показать какую-нибудь свою уродинку. Я поднял майку в районе левого плеча и показал Жене небольшой ожог. Как-то мы c Максом что-то варили на кухне. Я сидел у стола, а он стоял надо мной с кастрюлей и пролил кипяток прямо на плечо. Врач сказал, что ожог со временем пройдет, но он так и не прошел. Уменьшился в размерах, возмужал, но не прошел.
– А он тебя не портит, – улыбнулась Женя и погладила пятно на моем левом плече.
Потом мы решили рассказать друг другу наши страхи. Оказывается, Женя боится, когда видит на улице мужика с мешком. В детстве подруга рассказала ей историю, как ее похитил мужик, спрятал в большой мешок и она спаслась только потому, что в мешке завалялись ножницы и она прорезала дыру. Жене стал с тех пор сниться такой повторяющийся сон.
Еще ей всё время снилось, что она летит в незнакомую страну без денег.
Она призналась, что боится грозы и молнии.
Она боится, когда ей проверяют горло палочкой, потому что ее сразу тошнит.
Боится, что, если родит, растолстеет.
Боится выкидывать мусор, потому что ей кажется, что, когда она зайдет в мусорку, ее запрут с внешней стороны.
Боится, что кто-то напрыгнет на нее из-за угла.
Одна из причин, по которой она стала спать на матрасе на полу, – ее страх, что, если ляжешь на кровать, из-под нее вылезет рука и схватит за ногу.
Она боялась насекомых, особенно тех, у которых много ножек. И других существ с ножками она тоже боялась: вдруг, пока она спит, паук заползет в ухо или нос.
Она боялась смотреть из окна высоких этажей, начиная уже с девятого.
Женя боялась сдавать кровь из пальца и из вены и всё время просила, чтобы медсестра заранее приготовила для нее нашатырь.
Я решил тоже не отставать. До мешка и двухвосток мне, конечно, было далеко, но кое-что и меня пугало.
Я боялся, что меня могут похитить инопланетяне и стереть мне мозг. Наверное, я сериала про Скалли и Малдера в детстве пересмотрел.
Я боялся, что ко мне в окно кто-то ночью заглянет, хотя всё время жил на высоких этажах. Иногда я воображал самые страшные лица, но часто это были какие-то непонятные существа зеленого цвета с большими глазами навыкате. Иногда они напоминали персонажа картины «Крик» Мунка.
Я боялся свиных голов на мясных рынках. Мне казалось, что они могут ожить и отомстить людям. Когда мы с мамой в детстве ходили на рынок, я никогда не заходил в мясной отдел, а всё время ждал ее на улице и не понимал, как мама может ходить среди этих морщинистых отрубленных голов и еще что-то выбирать. А запах там был просто ужасный.
Я боялся, что у меня отключат интернет.
Мне и в шестнадцать лет иногда страшно, когда я ночью лежу в тишине и слышу, как лифт в подъезде останавливается на моем этаже. Когда он едет, я только и думаю: пожалуйста, небо, не на моем этаже!
Боялся, что мама так и не найдет себе любимого.
Боялся собак.
Еще я боялся, что кто-то может подойти со спины и ударить меня, поэтому я часто оглядывался, когда гулял.
В детстве я боялся, что я не родной ребенок. Объявятся какие-то настоящие злые родители-алкоголики и заберут меня у мамы.
Теперь я боюсь, что не смогу до конца быть с Женей и предам ее доверие, но этого я ей не сказал.
– Психологи сейчас бы поржали над нами, – не унималась Женя.
Мне очень захотелось нарисовать Женю. Такую, какая она есть, со шрамами. Я даже подумал, что, если не нарисую, сойду с ума. Надо было всё это выплеснуть на бумагу. Всё, что я сейчас увидел и услышал, настолько меня переполняло, что я мог взорваться.
Она даже не боялась передо мной раздеваться. Мне было очень сложно сосредоточиться, но я впал в какой-то транс и усадил ее в такую позу, чтобы были видны ее эти два шрама. Я рисовал не ее. Я рисовал все шрамы мира. Всю любовь мира. Всё счастье мира сейчас было на моем листе. Я бы не продал его ни с каких аукционов. Женька ни капельки не устала сидеть неподвижно, как будто она была для этого создана. Она привыкла молчать, а молчание и неподвижность – это почти одно и то же. Сохраняется какая-то внутренняя сила, которая и держит в одном состоянии.
