Я поспешила дальше. Мне трудно было не думать о своем последнем визите в Чайнатаун – об игорном доме, опиумном притоне. И я не раз, вглядываясь в руины, пыталась определить: где же было это место? Далеко ли я ушла от ресторана «Коппас»? Похоже, от него меня отделяла половина Чайнатауна. Там еще был магазинчик на углу, с шелковыми тканями и вышитыми тапочками на витрине, а по соседству с ним в лавке висели большие белые гирлянды из неизвестных мне овощей, а в корзинах лежали длинные стручки фасоли и какие-то пряные коренья.
Ничего от этого, скорее всего, не осталось. Ничего от прежнего Чайнатауна. И это ввергло меня в меланхолию. «Интересно, что будет делать Голди за отсутствием своего снабженца опиумом?» – подумала я. Но имело ли это теперь значение? Что изменилось за то время, что я провела в Блессингтоне? Секреты лишь тогда важны, когда способны отравить человеку жизнь.
«Господи, пожалуйста, не лишай их значимости!»
Я дошла до Ноб-Хилла. Он изменился до неузнаваемости. Единственными все еще стоявшими зданиями были особняк Джеймса Флуда и отель «Фермонт». Песчаник Флуда выгорел, остался лишь каркас с пустыми глазницами под окна. Отель, который еще не был закончен, когда меня отправили в Блессингтон, угрожающе высился неподалеку: колонны без облицовки, окна без стекол. Единственными явными следами пожара были черные опалины на фасаде, зафиксировавшие путь пламени. Огонь превратил мрамор в известняк и переплавил сталь и чугун в причудливые формы. Ручейки жидкого стекла и свинца подъемных противовесов стекали по подоконнику и собирались в озерцах в дырах. Гранитные блоки превратились в бесформенные валуны с крошившимися наружными краями. Единственным ярким пятном в черно-бело-серой дымке был зеленый попугай, угнездившийся на том, что осталось от каменных ворот, и неустанно верещавший хриплым, нервным голосом. Все, что сохранилось, было опалено, покороблено, треснуто. И повсюду среди руин торчали округлые пики армейских палаток, ничем не отличавшихся от палаток любого другого лагеря для пострадавших в городе. Женщины и дети толпились около походных кухонь. Строй деревянных уборных, даже отдаленно не походивших на купальни с фаянсовыми раковинами и стульчаками под мрамор, тянулся на открытом пустыре, уничижительно изобличая всех, кому приспичило их посетить. А на бельевых веревках, натянутых между уборными, сиротливо болталось то, что «считалось неприличным упоминать в светском обществе». В центре лагеря кто-то установил флагшток, и над всей этой сценой с удовлетворением реял американский флаг. «Земля дала, земля забрала». Я подавила усмешку.
Постояв и понаблюдав на окраине, я осторожно пошла дальше. Держа руки в карманах и стараясь не привлекать к себе внимание. Но вроде бы никто не бросал на меня повторный взгляд. Когда мне казалось, что я увидела кого-то знакомого, я быстро уходила в другую сторону, а перед чьей-то спиной замедляла шаг. Никого похожего на дядю или кузину я не приметила. Лагерь оказался больше, чем я себе представляла. И более людным. Похоже, единственным способом разыскать родственников был обход всей его территории. Но я была не настолько глупа. Если Шин и находилась в лагере, то задача найти ее усложнилась.
Пронзительный гудок автомобиля за моей спиной заставил меня вздрогнуть и отскочить в сторону. Машина судорожно затряслась на колдобинах изуродованной мостовой. Она явно пожаловала в лагерь по важному делу. Все автомобили в городе были арендованы или реквизированы властями и ополчением. И в этом тоже сидели солдаты. А еще – человек, которого я сразу же узнала. Я видела его всего раз, в отеле «Пэлэс», но о нем так часто упоминали, и этот образ так часто всплывал в моей памяти, что забыть я его не могла. Эйб Руф!
Автомобиль остановился на краю дороги. Эйб Руф вышел, пересек улицу и поприветствовал мужчину, вынырнувшего из прохода между палатками.
Дядя!
Эти волосы, отливавшие на солнце красным золотом… Только теперь они были растрепаны, а не уложены маслом. И этот обтрепанный френч… Вид у дяди Джонни был такой необычный, что мне потребовалось несколько секунд, чтобы убедить себя: да, это действительно он! Я поспешила спрятаться за обезглавленным львом, охранявшим разбитую лестницу. Но уже через миг выглянула из-за укрытия и стала наблюдать.
Дядя жестом подозвал кого-то позади себя, и… с наглым бесстыдством, на глазах у всех, к ним присоединилась миссис Деннехи в однотонной юбке и блузке, с алмазами на шее и тем самым алмазом на пальце, отбрасывавшим блики на боковину стоявшей рядом палатки. Она взяла дядю под руку – так же собственнически, как и в тот день, когда они прогуливались на Юнион-сквер, а моя тетя – полубезумная, отравленная опиумной настойкой – страдала в своей темной комнате. И теперь эти трое улыбались и смеялись – беззаботные, не изменившиеся из-за постигшей город беды, равнодушные. И во мне снова вскипели обида, негодование и злость. Они обдали меня таким жаром, что меня бросило в пот.
Они проговорили еще несколько минут, а потом Эйб Руф вернулся к машине, и солдаты увезли его прочь. Дядя с миссис Деннехи скрылись из виду. Сидя у безголового льва, я попыталась взять себя в руки.
Теперь я знала, что дядя жив. И его любовница тоже. А раз мой дядя уцелел, значит, у меня оставалась возможность обелить свое имя и вернуть свои деньги. А еще – наказать человека, который на самом деле был повинен в смерти тети. Я сжала золотую пуговицу в кармане. Она действительно приносила мне удачу. Но что с Голди?
Уйти восвояси я теперь не могла. Оставаясь в укрытии, я наблюдала за людьми, передвигавшимися по периметру лагеря. В приюте я привыкла ждать. Вот и теперь – я выжидала. Солнце село, загорелись керосиновые лампы и фонари; женщины обступили походные кухни. Когда темнота развеяла мои опасения оказаться замеченной, я поднялась по лестнице. Моя смелость была вознаграждена: глазам открылся полный обзор на одну кухню и столпившихся у плиты женщин. Всполох русых волос с золотистым отливом показался мне знакомым и вызвал массу эмоций, которых я не ожидала. Гнев? Да. Но еще и смущавшую, сбивавшую с толку боль. Почему я все еще чувствовала ее – после стольких мучительных месяцев? После всего, что кузина мне сделала? Думать о том, что я когда-то ей доверяла и хотела быть ей подругой…
На Голди были широкие штаны с блузкой. Подняв плескающееся ведро, она поставила его у полога палатки и кого-то кликнула. И в том, как она это сделала, в ее осанке, в ее повелительном тоне было нечто, из-за чего я сразу поняла, кого сейчас увижу. И не ошиблась. Вышедшая из палатки Шин взяла ведро и унесла его внутрь.
Шин! Слава Тебе, Господи!
Шин! Живая и продолжающая служить у Салливанов…
Я на это надеялась. Но теперь задумалась: а что бы это значило? Других слуг я не приметила. Ни Ау, ни Ника, ни Пити. Как могла Шин – после всего, что случилось, после помощи мне – оставаться у Салливанов? «Но раз так, захочет ли она помочь мне снова? И как мне с ней встретиться?»
От раздумий меня отвлекла тень, приблизившаяся к Голди. А когда свет фонаря облек ее в плоть, я обомлела: Эллис Фарж!
Я, конечно, его не забыла. Как и его роли в моем принудительном заточении в приюте для сумасшедших. Но я считала Эллиса всего лишь одной из пешек в игре Голди. И не ожидала увидеть вновь. Правда, еще больше, чем самого Эллиса, я оплакивала посуленную им возможность, обернувшуюся ложью, и свою наивность, заставившую меня поверить в то, что для женщины такое реально. «Интересно, что он сделал с моими эскизами? Наверное, сжег…» С какой же готовностью я поверила Эллису, когда он сказал, что у меня талант! Теперь при мысли об этом я ощутила унижение. Мне невыносимо было вспоминать его фальшивое восхищение, его лесть, перед которой я не устояла, тот вечер в ресторане… Господи! Тот вечер, когда я нарисовала на стене комнату и показала всем глубину своего дилетантства. Хорошо, что Эллис размазал мой рисунок… Надеюсь, Коппа его стер, если ресторан уцелел…
