Мне едва ли требовалась газета, чтобы в этом удостовериться. Но мне стало интересно, где этот мужчина раздобыл газету и где я могла найти ее для себя. Я изголодалась по новостям, по тому, что могло бы мне подсказать, как дальше действовать. Мужчина снова сложил газету и встал. Но заметил, что я за ним наблюдала. И не успела я отвести взгляд, как он подошел и протянул мне газету:
– Я закончил читать.
Я с радостью ее взяла. Оказалось, что газета была выпущена совместными усилиями «Экземайнера», «Колла» и «Хроникл».
Но «Вестник» в ее выпуске не участвовал. Почему? Что с ним случилось? Где был Данте?
Не осталось надежды на спасение зданий.
Весь город в огне.
Не менее 500 человек погибли.
Кто погиб? Кого из этих пятисот несчастных я знала?
Я так озадачилась своими вопросами, что заметила остановившегося передо мной человека лишь тогда, когда его тень упала на газетную страницу. Он был такой же грязный и запачканный сажей, как и я. В крысино-сером свитере и штанах с обвисшими коленками.
– Здравствуйте, – вежливо сказала я.
– Я у тебя ее заберу, – вместо ответного приветствия заявил он.
– Но я ее еще читаю…
– Не газету, а ее, – указал мужчина на коробку с едой, которую мне выдали в очереди за хлебом.
Поначалу я растерялась.
– Очередь вон там. Эти коробки раздают бесплатно. Вам нужно лишь немного подождать.
– Зачем мне ждать, если я могу взять твою? Давай ее сюда, – щелкнул пальцами мужчина.
Я не знала, как объяснить ему толковее. И все же попробовала:
– Нет-нет, правда! Вам не нужно ее красть. Эти коробки раздают всем подряд…
Нож в руке грабителя сверкнул прежде, чем я моргнула.
– Отдай ее мне!
Мне следовало отдать ему коробку. Я могла постоять в очереди еще раз. Потратила бы, конечно, время. Ну, а что еще мне оставалось делать? А если бы раздающий меня узнал, я бы все ему объяснила. «Просто отдай ее этому человеку», – посоветовал мне голос разума.
Но я была слишком уставшей, раздраженной и голодной. Меня чуть не погребла под собой моя же кровать. Я сбежала из приюта и от пожара. И внезапно во мне забурлила злость. Свирепая, яростная, неукротимая злость из-за того, что кто-то снова пытался меня использовать.
И не раздумывая и даже не сознавая, что я делаю, я ударила грабителя ногой по колену. Удивленно вскрикнув, он наклонился. А я, изловчившись, заехала ему ногой еще раз – в промежность. Взвыв, грабитель скрючился от боли. Нож выпал из его руки на землю. И я отбросила его в сторону, к близлежащей куче булыжника.
– Иди и постой в очереди, как все! – рявкнула я и, подхватив газету и коробку, пошла прочь.
Наверное, я обошлась с этим человеком ужасно из-за коробки с сухим пайком и нескольких ломтиков хлеба. Мне было не по себе. Но еще больше меня напугала собственная реакция – безудержная ярость, завладевшая мной. А еще, пожалуй, я повела себе глупо. Ведь грабитель мог, в свою очередь, напасть на меня….
Я запихала в рот горсть сухих хлопьев. К черту условности, когда мир перевернулся!
Прищурившись, я попыталась разглядеть хоть что-нибудь за призрачными мачтами телефонных столбов или расплывчатыми, угрожающе нависавшими тенями обрушавшихся зданий. Но так ничего и не увидела.
Понять, где еще горело, было невозможно. «Уцелел ли Ноб-Хилл? Неужели мои родственнички даже в такой час сидят в своем саду среди дядиных ангелов, пьют шампанское и наблюдают за тем, как город пожирает огонь? Заменили ли они на мои деньги позолоченное зеркало? И не разбилось ли оно на мелкие кусочки?» Безответные вопросы вереницей пронеслись у меня в голове. Не зная, пощадило ли землетрясение Салливанов и их особняк, остались ли в живых знакомые мне люди, и как мне быть, если они погибли, я на миг пришла в замешательство. «Думай!»
Все люди вокруг меня были чем-то заняты; женщины разговаривали, куда-то бегали, суетились; мужчины неутомимо разгребали завалы. А те, что просто шли куда-то, выглядели смущенными и растерянными – будто не знали, что им делать. Дым, взрывы, разрушения – все это было ненормально, но трагедия еще не подошла к концу, и заглядывать в будущее не имело смысла. Потому что никто не знал, каким оно будет. Мы все пребывали в подвешенном состоянии – были возбужденными, раздраженными и изможденными. В любом нашем взгляде, слове или жесте сквозили неуверенность и страх.
Я шла, как шли другие люди – не выбирая ни пути, ни направления. Лишь бы подальше от агрессивной огненной стихии. Ночью я так и не заснула – все глядела в бронзово-черное небо, ограниченное серо-зеленой каймой. В какой-то момент тучи над моей головой разомкнулись и я увидела звезды, мерцавшие оранжевым блеском на зеленовато-черном фоне. Это было так красиво и ужасно одновременно, что у меня на миг перехватило дыхание. Странно, но у разрушения оказалось свое великолепие. Оно задело что-то во мне – что-то скрытое, долго спящее, бездействовавшее. Но я была настолько изнурена, что все во мне взывало: не обращай на это внимания, отдохни! У меня даже не получилось вспомнить, когда я в последний раз это делала. Да и делала ли… Казалось, только в другом времени или вообще во сне, пробудить меня от которого на рассвете должны были колокола Блессингтона…
Трое суток прошли в ночной полудреме и пробуждении с солнцем, едва видимым в дымной пелене, которая из розоватой становилась устрашающе пурпурно-красной, а потом бледнела до сероватой желтизны. Изредка пробивавшееся сквозь нее солнце вырисовывалось ярко-красным диском.
Чайнатаун горел. Норт-Бич. Воздух сотрясали взрывы. Когда в дыму появлялись бреши, а в них показывались здания, их окна, подсвеченные изнутри пламенем, корчились под стать злобным и хитрым «мордашкам» светильников Джека, пока их не сжирал неумолимый огонь. Я сидела с остальными на склоне Телеграф-Хилл, среди лачуг и домишек, построенных друг над другом. Местные жители держали наготове бочонки с вином, чтобы вылить их при надобности на свои крыши и загасить опасные угли. И смачивали в вине коврики, чтобы защитить ими стены. Беженцы сооружали себе укрытия из одеял и навесы из дорожных сундуков, чемоданов и всего, что попадалось под руку. То и дело поднимавшийся ветер развеивал перья, обрывки бумаги, мусор, пепел, тлеющие угли и горящие головешки, которые люди затаптывали ногами, если они падали наземь. И время от времени раздавался этот неистовый засасывающий вой, с которым обычно носится буря. Воздух был раскаленным, спертым и тяжелым, но не неподвижным. Порывы ветра иногда достигали такой силы, что валили людей с ног. Мои легкие горели, глаза щипало до слез.
Языкам пламени требовались часы, чтобы выжечь. Вот уже совсем ничего не стало видно, кроме перекатывавшихся туч и красного зева наступавшего огня. Жар от углей усилился. «Как будто сидишь на Везувии, – подумалось мне. – Жар, ветер и ядовитый дым…»
Мы уже взирали на разрушение так, словно это было некое развлечение. Кто-то даже запел арию – печальную, полную скорби, и люди затихли, вслушиваясь. Сказали бы мне в тот момент, что я наблюдала конец света, я бы поверила.
