Шин окинула меня критическим взглядом, но спросила только одно:
– Не хотите ополоснуться, мисс?
Мной овладело смущение. Что она могла подумать? Но наряду со смущением я испытала признательность Шин за ее предложение. И к тому моменту, как я искупалась, оделась и села перед зеркалом, предоставив китаянке атаковать мои спутанные волосы, я почти пришла в себя. Я наблюдала за тем, как Шин укрощала мои растрепанные пряди, ловко расправляя и приглаживая их, чего мне не удавалось никогда даже всеми десятью пальцами. И боролась с назойливым искушением покоситься на культю ее указательного пальца. Чтобы переключиться, я спросила:
– Голди все еще спит?
– Она уехала, мисс.
– Уехала? Куда?
– Я не знаю, мисс.
– Она ничего не сказала?
Шин только помотала головой и занялась очередной прядью. Глотнув кофе, я сказала себе: «Ничего страшного!» Кузина, без сомнения, догадывалась о моем ужасном самочувствии и не захотела меня будить. И все-таки мысль о том, что она уехала из дома, не сказав мне ни слова…
– Не похоже это на Голди, – пробормотала я.
Руки Шин замерли, и я взглянула на нее в зеркало. Вид у китаянки был такой, словно она хотела мне что-то сказать. Но уже в следующий миг она плотно сжала губы и продолжила расчесывать мои волосы. Но во время этой короткой паузы в выражении ее лица было нечто такое, что заставило меня вспомнить минувшую ночь и шаги в коридоре.
Шин обвила прядь вокруг своих пальцев и прицепила ее на место.
Еще одна прядь, еще одна шпилька. А потом Шин осторожно приложила пальцы к моим вискам и повернула мою голову к зеркалу, дав мне возможность восхититься ее искусной работой. Еще секунда – и она тихо (так тихо, что я сперва даже усомнилась, не почудилось ли мне это) сказала:
– Будьте осторожны, мисс Мэй.
Я попыталась перехватить в зеркале ее взгляд, но Шин отвела свои глаза в сторону. Закрепив последнюю шпильку, китаянка спросила:
– Вы наденете сегодня голубую юбку, мисс?
Мне следовало ее расспросить. Но вместо этого я решила, что опять допустила промах: «Наверное, Шин просто намекнула, что тут не принято расспрашивать о других домочадцах, и я переступила некую условную границу». Я ведь сама попросила служанку о помощи; ни стыдиться, ни смущаться из-за того, что она мне дала совет, тоже не следовало.
Но недоумение осталось при мне. Где была Голди? Куда она отправилась посреди ночи? Зачем?
– Спасибо, Шин, – притворилась я такой, какой учила меня быть матушка. – Да, пожалуй, голубая юбка лучше всего.
В доме не было ни Голди, ни дяди Джонни. И даже при наличии служанок и лакеев, передвигавшихся из комнаты в комнату, словно тени, я ощутила одиночество, странное беспокойство и – что хуже всего – отсутствие цели. Жизнь, проводимая подобным образом… Нет! Я не могла ее понять. Без своих собственных денег и достойной родословной я не могла считаться «хорошей» невестой. Но и остаться навсегда бедной родственницей, целиком зависящей от тети с дядей, я себе тоже позволить не могла.
Что же мне было делать? Куда себя девать?
Я вспомнила, что сказала мне накануне Голди о тете Флоренс в благотворительном комитете и о других дамах, миссис Олрикс и миссис Хоффман, организовывавших благотворительные балы. Об этом мне бы тоже хотелось расспросить тетю Флоренс, а заодно узнать, была ли ей эта деятельность интересной, приносила ли удовлетворение. Но мне надо было считаться с предостережениями дяди и не хотелось ее расстраивать. Тетя Флоренс хранила ключи от такого множества загадок, и сейчас – когда меня ничто не отвлекало – эти загадки всем скопом начали меня одолевать. Я не могла пойти к тете без разрешения. Но я вспомнила о стоявшем в ее гостиной кувшинчике из-под конфет в форме колокола Свободы – сувенире из прошлой жизни. У тети должны были сохраниться и другие вещи. Альбомы, может, дневники… А что, если я найду у нее письмо матушки? Я ведь ничем не наврежу тете, если поищу его сама?
Я выскользнула из своей спальни в коридор. «Вестник» уже лежал там на столе, среди фарфоровых фавнов, поджидая Голди. Я взяла газету – уже раскрытую на страничке светской хроники. Как же внимательно все слуги предвосхищали все желания и потребности кузины!
На последнем вечере в богемном клубе «Хай-Джинкс» разговор вращался в основном вокруг тайн Чайнатауна, хотя об опиумных логовах там, как ни странно, знали все и в мельчайших подробностях. Профессиональные гиды обычно рассказывают в Чайнатауне о сырых подвалах, в которые ведут петляющие тоннели под кумирнями, и игорных притонах. Но самое пикантное там не это, а маленькие комнатушки с соломенными тюфяками, в которых почитатели длинных трубок проводят в грезах свои вечера. То, что многие из этих почитателей часто упоминаются в новостях о светской жизни – секрет Полишинеля. Но почему дебютантка (чье имя всем известно) покупает шелка и вышитые домашние туфли не где-либо, а именно в китайских лавках? А светские львы (в числе которых известный архитектор и любимый всеми судья) предпочитают фланировать именно в этом районе? И как насчет матрон, которые по вторникам вдруг проявляют интерес к китайским рынкам?
Как же этот Альфонс Бандерснитч умел заинтриговать! Откуда он все это знал? И что за дебютантка отваживалась посещать опиумные притоны? Наверняка ее тоже снедала скука…
Знаменательное наблюдение недели: мисс Мэй Кимбл и ее кузина, популярная мисс Голди Саллливан, были подозрительно веселыми вчера в «Клифф-Хаусе» в компании мистера Джерома Белдена, мистера Томаса О’Кифа и мисс Линетт Уолл. Все пятеро наслаждались лучшим шампанским из ресторанного меню. Как всегда, мисс Мэй Кимбл была у всех на устах. А мистер Эдвард Хертфорд сопроводил всю эту тепленькую компанию домой.
Как всегда, у всех на устах? В этой фразе не было ничего чрезмерно критического и тем более осуждающего. Но я пришла в ужас. Я и понятия не имела, что Альфонс Бандерснитч находился в «Клифф-Хаусе» одновременно с нами. Для чего он там был? И конечно же… Разве его словечки «подозрительно веселые» и «очень тепленькая компания» не означали «пьяные», разве нет?
Мое расположение к репортеру охладилось. Что было совсем не удивительно, коль скоро он обратил свое остроумие на меня. Хорошо хоть этот Бандерснитч не упомянул Стивена Олрикса, чего так сильно опасалась Голди. Но что было делать с тем, что он написал о нас? Голди наверняка знала…
В конце холла приоткрылась дверь. Вскинув глаза, я увидела тетю Флоренс.
– Мэй, – прошептала она мое имя и резко оглянулась, словно чего-то боялась. А потом украдкой махнула мне рукой: – Иди сюда. Поторопись. У нас так мало времени.
Я заколебалась, помня, что обещала и дяде, и кузине не общаться с тетей без их одобрения. Но разве представлялось возможным отклонить столь прямое приглашение? Да и вид у тети был обезумевший, а рядом больше никого не было.
Тетя снова позвала меня жестом. И я последовала за ней в ее спальню. Она нырнула в темноту за дверь и, едва я проскользнула внутрь, плотно закрыла ее.
