– Да, – ответила я тете.
Это была неправда. О матушке на этой земле уже никто не мог позаботиться. Она теперь пребывала в Царствии Божьем.
– Когда ты возвращаешься?
– Я думала погостить у вас некоторое время, если вы не против…
Тетя Флоренс поставила чашку на блюдце. От ее прежней нервозности не осталось и следа. Теперь она была воплощением апатичности и сонливости.
– Приятно было поболтать с тобой, Шарлотта. Но я правда должна прилечь. Ты поможешь мне добраться до спальни? Я очень устала.
Я помогла тете встать на ноги, и она повисла на мне, всецело положившись на мою помощь. Ее взгляд вспыхнул благодарностью, окончательно расстроившей меня. И побороть свое неловкое смущение я не смогла, даже когда тетины глаза прикрылись веками, а голова легла мне на плечо.
Теперь я порадовалась, что с нами осталась Шин. Вместе мы вывели тетю Флоренс из гостиной в запустелый коридор. И пока мы поднимали ее по лестнице на второй этаж, в спальню, она, казалось, спала. Несмотря на то, что на дворе стоял июль и день был длинным, шторы в тетиной спальне были задвинуты. Комнату освещал лишь тусклый свет керосиновой лампы, отбрасывавшей бледные блики на картины в позолоченных рамах и причудливые тени на стены, обитые голубым бархатом. Тишина в ней была такой явственной, такой странной, как будто спальня – как живое существо – задержала на время дыхание. Тетя со вздохом опустилась в кресло у окна. Но прежде чем я отошла, она схватила мою руку и крепко стиснула ее:
– Ты обещала заходить ко мне на чай. Не забудь.
– Не забуду, – заверила я Флоренс.
Шин накрыла тетю одеялом, вышитым тамбурным швом, и сказала мне:
– Я с ней побуду, мисс.
В унынии и грустных мыслях я вышла в коридор и в ужасе вздрогнула, устрашившись собственного отражения в одном из многочисленных зеркал. Что же сделала со мной усталость! Я выглядела ничуть не лучше изможденной тети. Я отвернулась, но только для того, чтобы снова увидеть себя в зеркале напротив. Еще миг – и я задвоилась, затроилась, почти бесконечно размножилась в несметных фигурах Мэй Кимбл…
Нахмурившись, я вгляделась в себя пристальней. Да, что-то знакомое… Убрав с лица хмурое выражение, я постаралась придать ему тот же вид, что был пару минут назад – испуганный, пораженный, с поднятыми бровями… И да! Я не ошиблась. Я увидела черты тети Флоренс там, где никогда не находила сходства с матушкой. Хотя в отсутствии старания упрекнуть себя никак не могла. Тетя сказала, что у меня рот Кимблов, а матушка мне этого никогда не говорила. В свое время я дотошно изучила контуры своих скул, свою кожу, все изгибы, выпуклости и изъяны. Все искала в своем лице то, что подсказало бы мне, чья кровь текла в моих жилах – аристократки или простолюдинки. И порой мне в голову даже закрадывалась подленькая мысль: а одной ли мы крови с мамой? Или я ей – неродная дочь?
Но теперь я увидела то, чего не замечала прежде – семейное сходство. Забавно, однако, обнаружить часть себя в трех тысячах милях от того места, где ты появилась на свет.
«Мне не хотелось бы разочаровать сестру». Какое странное замечание, особенно если учесть, что Флоренс полностью выпала из маминой жизни. Кто из них первой покинул другую? Где родились сестры Кимбл и почему их пути так резко разошлись?
Намеки, слетевшие с губ тети Флоренс, вихрем закружились в голове. «Одно из мимолетных увлечений Шарлотты…» «Мы с Шарлоттой были очень близки…» «Она никогда не была сильной…»
Что же это была за история? Что у них или с ними случилось? Как мне это выяснить?
Скрип распахнувшейся двери в момент отвлек меня от размышлений.
– Я думала, мне послышалось, – фыркнула Голди. – Что ты здесь делаешь?
– Я пила чай с твоей мамой.
Удивление кузины показалось мне почти комичным.
– Ты… что?
– Она ожидала внизу. Я хотела сходить за тобой, но она…
– Что она сказала? – Голди жестом пригласила меня в свою спальню, ослеплявшую белой мебелью, золотистыми обоями с рисунком из зеленых лиан и крошечных белых птичек и белыми абажурами с золотой бахромой. А из-за жасминового аромата, забивавшего все прочие запахи, было трудно дышать.
– Расскажи мне все, – потребовала кузина.
– Тетя хочет, чтобы я к ней приходила на чай, раз в неделю. Я пообещала.
– Мама так сказала? – нахмурилась Голди. – Она уже, наверное, об этом позабыла.
– Я тоже так думаю. Пока мы чаевничали, пришла Шин и дала ей настойку опиума.
Кузина вздохнула:
– Слава богу! Маме от нее намного лучше.
– А ты никогда не интересовалась, что случилось, Голди?
– Случилось? С кем?
– С нашей семьей. Тетя Флоренс сказала мне только, что они с моей матушкой были близки. С ее слов их даже за двойняшек принимали. А потом тетя сказала… Ну, в общем… то, что она сказала, совсем не вязалось с мамиными рассказами…
– Вот видишь, Мэй! – Тон Голди сделался напористей. – Тебе не стоит ей доверять! Ни в чем! Она не понимает, что говорит.
– Я пообещала тете Флоренс, что приду к ней еще на чай.
– Она об этом и не вспомнит. Но если начистоту… тебе лучше спросить разрешения у меня или папы, когда она снова позовет тебя на чай. Ты же не хочешь ей навредить.
– Нет, конечно же нет! – мотнула я головой.
– А теперь, если ты не против, Мэй, я пойду вздремну.
«Вздремну»? Так поздно? Мне показалось это странным. Но возможно, у кузины сложилась такая привычка…
В ожидании ужина я вернулась в свою комнату. Она выглядела теперь совсем иначе, нежели утром, когда туман полностью заблокировал меня в ее стенах. Теперь из окна открывался величественный вид – город простирался до самой гавани с кораблями, пароходами и рыбацкими лодочками с парусами необычной формы, и все это окольцовывали бурые холмы.
Я схватила свой альбом и начала рисовать, позволяя карандашу вести мою руку туда, куда он желал. Комфорт и определенность интерьера, ясность и четкость узоров на шторах, драпировках и обоях заставили истории о кувшинчиках с драже, «мимолетных увлечениях» и бессмысленных для меня впечатлениях поблекнуть. Зато воспоминания о матушке, те факты, которые я о ней знала, и ее рассказы, которым я всегда доверяла, становились все явственней и ярче с каждым новым эскизом, выходившим из-под моего карандаша.
На ужин меня никто не позвал, и я потерялась во времени. Сколько времени я провела за рисованием? Должно быть, несколько часов, потому что солнце уже село. Я рисовала в сумерках! «А это что?» Мой слух уловил чью-то поступь в коридоре. Шаг… Еще один шаг… Вспомнив о склонности тети к лунатизму, я напряглась. Но на этот раз никто не постучал в мою дверь. Еще несколько тихих шагов в холле, и внезапно меня осенило. В том состоянии, в котором я оставила тетю Флоренс, она не смогла бы и шага пройти без посторонней помощи. (Чего стоило нам с Шин затащить ее по лестнице наверх!) Я слышала не ее поступь!
