– Грифф, – говорит мама после очередного глотка вина, – придумал, на какой курс по истории пойдешь в этом году?
– Не знаю. Точно не на углубленный по европейской. На гражданские права, наверно.
– А почему? – спрашивает мама.
Ее телефон под салфеткой мигает, и я знаю, как тяжело ей не реагировать.
– Потому что ее ведет Батлер, а она такая чуска, – отвечает Грифф.
– Что-что?
– Сучка.
Мамин нож звонко стукается о тарелку.
– Гриффин Морган!
– Что? Это правда!
Гриффин не преувеличивает. Батлер хлебом не корми, дай только отправить кого-нибудь к директору; как-то раз она весь урок не выпускала Джонатана Хувера в туалет, он чуть не описался.
– Можешь идти, – холодно говорит мама и указывает на дверь. – Ты свободен.
Он небрежно убирает тарелку со стола. Она клацает по столешнице у раковины.
– А сама сидишь с телефоном, как наркоманка!
– Это ради благотворительности, Гриффин. Я забочусь о ком-то, кроме себя.
Гриффин морщится, будто проглотил лимон. Он резко задвигает свой стул.
– Я думал, я твоя благотворительность.
– И что это значит? – спрашивает мама дрожащим голосом.
– Валери… – умоляюще встревает папа.
Она срывается:
– Нет, Джон. Джесс подобным образом не выражается.
Вообще-то выражаюсь, довольно часто, она просто не слышит, и я не понимаю, почему моему брату понадобилось устраивать эту сцену. Гриффин неприятно на меня щурится.
– Ну разумеется.
Мама велит ему идти к себе в комнату.
– я сейчас к тебе приду, – устало добавляет она.
– Зачем? По душам поговорить?
– Грифф!.. – говорит папа.
Но брат отшвыривает плечом дверь столовой, причем так сильно, что сразу ясно – останется синяк. Иногда я удивляюсь, как он похож на мужчину, когда ведет себя настолько по-детски.
На кухне воцаряется тишина. Мама допивает остаток вина в бокале. У нее на щеках появляется красная сеточка – у меня происходит то же самое, когда эмоции переполняют; во всем виновата наша бледная кожа.
Эта тишина не похожа на сегодняшнюю библиотечную; сейчас чувствуется острая неприязнь. Стул отца царапает кафельный пол, ножи царапают тарелки.
– Ради бога, Валери, – говорит папа. – Никто не идеален.
Что он имеет в виду? «Идеален, как… ты»? «Идеален, как… Джесс»?
Мне очень хочется ему сказать, что некоторые из нас просто лучше умеют притворяться.
…Когда мы уходим из «Чилис», Лайла пьяная в хлам. Она покачивается на пороге своего дома, что в тупике за начальной школой.
– Покасики!
– Как думаешь, у нее все будет нормально? – спрашивает Райан, перебираясь на переднее сиденье.
Джоша я уже отвезла. После ужина я позвонила Райану и предложила всех развезти по домам – я была готова на все, только бы не сидеть дома. Даже выезжая из гаража, я слышала хлопанье дверей в доме. По крайней мере, в успокаивающем окружении засохшей картошки, американского китча, бейсбола на плоских экранах и рядом с теплым бедром Райана, которое под столом касалось моего, я смогла расслабиться… пока Райан с Джошем не начали играть в «бармена»: брать друг друга на слабо и выпивать отвратительные коктейли, например из горчицы, спрайта и сливок для кофе, которые лежат на столе. Мы с Гриффином тоже в детстве в это играли, пока еще ладили.
Может, сначала и правда было весело, но, когда Джош стал делать вид, будто его тошнит, и семья за крайним столиком на нас пожаловалась, мне было уже не смешно. Когда разгневанный Дэниел, брат Джоша, перестал нам наливать, мне просто хотелось спрятаться под стол. Как только Лайла, Джош и Райан встали и направились к машине, я именно это и сделала – попыталась поднять как можно больше оказавшихся на полу пакетиков с сахаром и опустошенных «ячеек» от сливок.
– Извини, – прошептала я нахмуренному Дэниелу.
– Тебе за руль нормально? – спросил он.
Да, нормально. Один из плюсов быть трезвым водителем – не надо делать вид, что мне нравится пить.
…Подбросив Лайлу, мы смотрим, как она пытается подобрать ключ от входной двери. Роняет связку, поднимает, снова роняет.
– Думаю, жить будет, – говорю я Райану. – Хотя завтра она об этом пожалеет.
– Да, – говорит он и переводит взгляд на меня. – Джош, наверно, ее проведает. – Волнение уходит с его лица и моментально сменяется более знакомым выражением, означающим: «Хочешь поцеловаться?». – Хочешь кино посмотреть?
Кино посмотреть – как «Хочешь содовую?». Бросаю взгляд на часы.
– Уже за десять.
– Ну давай, – говорит он, вытягивая ремень безопасности так, что он задевает мое ухо. – Вал всё поймет. Она меня обожает.
– Это правда… Не надо, щекотно. – я его отодвигаю. – Но они с Гриффом поругались.
– А при чем тут ты?
– Ну, потом поругались родители, – говорю я, раздражаясь то ли из-за Райана, то ли из-за родителей, не знаю, может, из-за всех.
Внезапно я кое-что осознаю и раздражаюсь еще больше – раз Гриффина наказали, значит, завтра он будет дома. Но я позвала Эвана, и я не хочу, чтобы брат шастал по дому, когда он придет.
Пока Райан целует меня в шею, я думаю лишь о дневниках. Как объяснить парню, что у меня в комнате сейчас стоит сундук, полный старых дневников, которые указывают на то, что моя двоюродная прабабушка могла на самом деле быть Анастасией Романовой, и я бы с большей радостью провела ночь не с ним, а с дневниками? Никак. Сваливаю все на комендантский час.
Когда я торможу у его дома, Райан смотрит на меня и надувает губы:
– Точно не хочешь ко мне?
Мысленно я уже дома, лежу в кровати и читаю переводы дневников, которые Эван мне перепечатал.
– я не могу.
– Ну ладно. – Он выпрыгивает из машины, но разворачивается и заглядывает в окно. – Завтра созвонимся? Может, все-таки посмотрим кино.
У него немного заплетается язык, и я только сейчас осознаю, что он выпил намного больше, чем я думала.
Вопрос Кэти всплывает на поверхность, как рыба из трясины: «Почему ты с ним, Джесс?» Во мне снова вспыхивает искорка злости.
– Да, – говорю я, выдавив из себя улыбку. – Было бы клево.
Он улыбается.
– люблю.
– люблю.
Райан всегда говорит это так: не «люблю тебя», не «я тебя люблю», не «я люблю тебя, Джесс». Просто «люблю». Такое маленькое слово.
Он хлопает по крыше машины, и я отъезжаю. Это всего лишь семантика, убеждаю я себя. Но чувствую, как слезы наворачиваются на глаза.
