Британские ученые утверждают, что кости, найденные в общей могиле неподалеку от российского города Екатеринбурга в 1991 году, принадлежат Николаю II и членам царской семьи; их останки наконец обнаружены после расстрела 1918 года. Пять из девяти тел в могиле принадлежат Романовым. Остальные, вероятно, – останки слуг и семейного доктора.
Пять Романовых. Я цепляюсь за эту цифру. Романовых было семь: император, императрица, четыре дочери и сын. Проматываю статью дальше, и внезапно кровь перестает стучать у меня в ушах, потому что застывает в жилах.
Два не обнаруженных там тела, принадлежащих царевичу Алексею и одной из младших сестер, Марии или Анастасии, вероятно, захоронены в другом месте. На данный момент они не найдены.
«Два не обнаруженных там тела»… Анастасию не захоронили с остальными… «На данный момент не найдены»… Потому что, может, ее похоронили вовсе не в России… Идея мерцает как мираж… Потому что она умерла в 2003 году в Кине, штат Нью-Гэмпшир, под именем Анны Уоллес… Потому что она была моей двоюродной бабкой.
10
– Не забудь, – говорит мама, зажигая свечи, которыми мы пользуемся только в такие вечера. – На следующих выходных у нас семейная фотосессия.
Каждое лето она наряжает нас в сочетающиеся между собой костюмы и нанимает профессионального фотографа, чтобы тот представил все так, будто мы не просто обожаем проводить время вместе, но и играем в «Скрэббл» по субботам после семейного караоке. Фото окажется на нашей рождественской открытке, которую каждый год получает не менее двухсот человек на всем Восточном побережье – однокурсники и коллеги родителей, мамины клиенты, наши учителя и, несомненно, приемная комиссия Гарварда.
Отторжение к этой семейной традиции – едва ли не единственное, в чем мы с братом согласны, только он выражает свое недовольство более гласно. Когда я спрашиваю, во сколько фотосессия, он закатывает глаза.
– О-о-о, ну блин, издеваешься? – ноет Гриффин.
– Нет, – отвечает мама. – И попрошу не выражаться.
– я сказал «блин».
Мама улыбается мне.
– Джесс, передать тебе стейк?
– я не ем красное мясо, – напоминаю я. Отказалась от него в прошлом году из экологических соображений.
– Спасаем мир бургер за бургером, – насмешливо говорит брат, жуя с открытым ртом и демонстрируя мне полупрожеванный стейк.
На мамином лице искреннее удивление.
– Но ты так любила стейк. Он не жирный. Может, я слегка его передержала, но…
– я бы так не сказал, – встревает папа со своего конца стола. – Ты же хотела средней прожарки.
Мама делает глубокий вдох:
– я хотела слабой прожарки. Средняя прожарка его только портит.
– Так он испорчен? – напряженно спрашивает папа.
– Мне нравится с кровью, – улыбается Гриффин.
Мама берет бокал вина.
– Нет, Джон, с ним все в порядке. Средняя прожарка сойдет.
Может, мне его просто съесть?
– Джесс, – добавляет мама, – положи себе салат и спаржу.
Папа молча мне их передает.
– После спаржи странно пахнет, когда я писаю.
Братец. Я знала, что он это скажет.
Иногда мама называет Гриффина «еще не завершенным проектом». Я понимаю, что она имеет в виду, – мой брат лишь наполовину сформировавшийся идиот, чей выход в общество однозначно вызовет хаос, – но интересно, чем тогда являюсь я.
– Джесс, – говорит мама, – когда там предсезонье?
Мама занималась плаванием во время учебы. Северо-Восточный университет был ей по карману только благодаря спортивной стипендии.
– Вообще-то, – осторожно говорю я, – я думаю в этом году не играть.
– Что? Почему? – удивленно спрашивает она. – Ты ведь обожаешь футбол.
Так же, как стейк? Вилка соскальзывает с недоваренной спаржи, которую я пыталась разрезать.
– Не знаю. Я не очень хорошо играю.
В прошлом году я больше грела скамейку, чем касалась мяча.
– Это правда, – говорит Гриффин. – Она отстой.
Папа бросает на него предупреждающий взгляд.
– Солнышко, – говорит мама, – ты же знаешь, быть на поле – не главное.
Да, я знаю. Не менее важно налаживать связь со вторым капитаном, поярче краситься перед матчами, делать печенье для товарищей по команде и продавать больше грейпфрутов, чем все остальные, для клуба поддержки. Важно заводить друзей, указывать это в перечне заслуг, демонстрировать умение работать в команде и вливаться в коллектив.
– Да, я знаю. – Может, еще один сезон? Но я добавляю: – Просто хочу сосредоточиться на составлении резюме.
Тут она возражать не станет.
– Разумно, – говорит она. – Но ведь Гарварду важны и внеклассные занятия. Кстати, как твоя работа по истории?
У Гриффина отвисает челюсть.
– Погоди. Ты что, учишься летом?
Бросаю на него резкий взгляд.
– Она повышает свой средний балл, – говорит мама. – Это должно вызывать уважение, Гриффин.
– Узнала что-то интересное о Мартине Лютере? – спрашивает папа. – Отчего он был такой лютый? – Он обожает подобные шутки.
– Ха, – говорит Гриффин.
– Вообще-то, – говорю я, – я сменила тему. На революцию 1917 года.
Секунду думаю, не рассказать ли им о дневниках, но что-то меня останавливает. Если моя двоюродная прабабушка и правда была Анастасией Романовой, однажды мир об этом узнает. Но не сейчас, не сегодня.
– Интересно! Правда же, Вал? – Папа смотрит прямо на маму с противоположного конца стола.
– Очень! – Мама уже отвлеклась на свой «блэкберри», ее пальцы тыкают по кнопочкам, как курицы клюют зерно.
– Валери! – повторяет папа.
Мама – главный нарушитель правила «никаких телефонов за столом».
– Извини, – говорит мама, но продолжает печатать. – У Мелиссы возник вопрос насчет пешего марафона. – Она наконец поднимает взгляд. – Что?
Пристыженная, она прячет «блэкберри» под салфетку. Папа мрачно ей улыбается.
– Здорово, что мистер Остин дал тебе такую возможность. Он-то, наверно, понимает, что в Гарвард с четверками не берут, – говорит она.
Ирония ситуации в том, что в Гарварде учился папа, но именно мама отчаянно хочет, чтобы я пошла по его стопам. Родители познакомились в Бостоне. Когда маму спрашивают, где она получала высшее, она всегда говорит: «В Бостоне». Я не сразу поняла, что таким образом она увиливает от настоящего ответа: несмотря на то что Северо-Восточный считается вполне приличным заведением, она хочет, чтобы все думали, будто она училась в самом известном бостонском университете – в Гарварде (который на самом деле находится в Кембридже, пригороде Бостона). Я пока не набралась духу сказать родителям, что меня куда больше привлекают солнечные брошюрки со Стэнфордом и Калифорнийским университетом в Лос-Анджелесе.
