Слушая его, Мила очень волновалась. Очень. В последний раз она так сильно волновалась, когда принимала решение переехать в Малодвинск. Тогда она понимала, что прямо в этот момент меняется ее жизнь, и сейчас, не спеша идя по не очень широкой улице маленького провинциального городка, она физически ощущала, что жизнь меняется тоже. Необратимо, навсегда.
– И что он сделал? – спросила она, чуть задыхаясь. – Олег Иванович.
– Сперва он начал меня привечать. Мать через неделю сорвалась и ушла в запой, поэтому ее, конечно, уволили, но я продолжал приходить в офис к Васину, по его приглашению. Там меня всегда ждал горячий обед, заказанный в ближайшей столовой специально для меня. Суп, салат, второе и компот. Компот я особенно любил. К обеду прилагалось много хлеба, потому что иначе я никак не наедался. А еще хлеб можно было взять с собой, и я забирал для сестры. Хлеб и еще, например, котлету. Заворачивал в салфетку и засовывал в карман, будучи уверенным, что никто не видит. Но Васин видел, разумеется, и вскоре меня уже ждали две котлеты, а не одна.
Мила почувствовала, как по лицу у нее потекли слезы. Она не вытирала их, чтобы рассказ, который она слушала, не прекратился. Ей казалось очень важным сейчас не отвлекать Савелия от его воспоминаний, чтобы не спугнуть то доверие, которое она, наконец, вызвала каким-то своим поступком, а может, словами. Этот человек очень долго держал свое прошлое в себе, и вот теперь оно выходило наружу, и откуда-то Мила знала, что то, что он сейчас рассказывал, дарило освобождение. Поэтому просто шла рядом, стараясь не отвлекать, только молча ловила слезы языком.
– Потом Олег Иванович стал приглашать меня домой тоже. И когда бы я ни пришел, меня всегда ждали гранаты. Я до этого никогда их не видел, не то чтобы пробовал. Как-то пришел, его жена налила мне супу, а на столе лежал огромный ярко-красный гранат, и я спросил, что это. Алла Ивановна хотела дать мне попробовать, но я попросил разрешения его нарисовать, а съел только потом, причем вместе с косточками. Гранат был очень сладким, и сок стекал по подбородку, и я помню, как облизывал пальцы, до того мне было вкусно. С тех пор гранаты были всегда, и на столе у Васиных, и на рисунках моих городов, в которых всегда росли гранатовые деревья.
Он немного помолчал, словно прислушиваясь к внутренней боли, которую вызывали эти воспоминания.
– Потом у матери появился очередной мужик, который оказался законченным садистом. Спьяну он бил мать, я пытался заступаться, и тогда он смертным боем бил меня. Я убегал к Васиным, и они стали оставлять меня ночевать.
– А почему Олег Иванович не обратился в милицию? – не выдержала Мила. – Думаю, что уже тогда он был довольно известным в городе человеком, чтобы призвать мерзавца к ответу.
– Потому что мать тогда лишили бы родительских прав, а нас с сестрой отправили в детдом. Конечно, все знали, что мать пьет, и в школе, да и вообще в городе, но внешние приличия она все-таки старалась соблюдать, да и детдом в Малодвинске в те годы был ужасным. Из него был только один путь – в колонию. Потом сожитель матери выбросил сестру в окно, и она попала в больницу. Я, когда об этом узнал, чуть с ума не сошел. Я винил себя, потому что в тот день ночевал у Васиных. Думал, что если бы остался дома, то смог бы ее защитить.
Мила вздрогнула от озарившей ее догадки и остановилась, глядя Савелию прямо в лицо.
– Твоя сестра – Калина Троекурова, – не спрашивала, а утверждала она. – Вернее, на тот момент Крылова. А ты – ее исчезнувший старший брат, которого звали Сильван Крылов.
– Ну да, – он кивнул. – Калина долго болела, лежала в больнице несколько месяцев. Сожителя матери, разумеется, посадили. Этого Васин все-таки добился. Но, глядя на меня, он понимал, что я плохо кончу. Я тогда не мог смотреть на мать, потому что испытывал лютую ненависть, и на сестру не мог, потому что чувствовал ужасную вину. Школу забросил, даже рисовать перестал. И тогда Олег Иванович предложил мне уехать из Малодвинска.
– Куда? Зачем?
– Он понимал, что в этом городе на меня постоянно будет действовать среда, в которой я нахожусь. И сделал невозможное – отправил меня, фактически беспризорника, учиться в Питер, в лицей при академии художеств. Мать не хотела подписывать бумаги, но Васин фактически купил меня у нее. Он дал ей деньги, которых при нормальной жизни хватило бы лет на пять. Разумеется, она их спустила гораздо быстрее, но это была уже не его проблема. И не моя. Мне было двенадцать лет, когда у меня началась новая жизнь, и я вцепился в нее зубами, дав себе слово, что никогда не вернусь в Малодвинск, в ту ужасную голодную жизнь, которая у меня была. Я больше никогда не общался с матерью, я ее ненавидел, и с сестрой, перед которой чувствовал себя бесконечно виноватым: ведь я смог уехать, а она осталась.
– Ты поменял имя…
– Да, когда мне исполнилось четырнадцать и пришла пора получать паспорт. Сильвана Крылова не стало, а появился Савелий Гранатов. Олег Иванович, когда приезжал меня проведывать, а это случалось примерно раз в два месяца, всегда привозил гранаты, потому что я по-прежнему их любил. В общем, это было главным символом того, что меня с ним связывало, поэтому я и выбрал такую фамилию.
Мила вспомнила огромные ярко-красные гранаты, которые Васин принес к ней домой, когда пришел на ужин. Что он тогда сказал? Спросил: «Савелий, помнишь?» А у того в глазах появились слезы, и Мила тогда не поняла почему. Васин еще объяснил свой поступок тем, что наступили непростые времена, когда только и остается надеяться на проверенные способы утешения. А еще предложил мальчишке, которого когда-то в прямом смысле слова спас, выпустить наконец наружу своих демонов. Что ж, именно это сейчас беспризорник Сильван Крылов, превратившийся в состоявшегося архитектора Савелия Гранатова, и делал. С ее, Милиной, помощью.
– Учиться было трудно, потому что я очень отличался от всех остальных своих одноклассников. Они были домашние благополучные дети, а я с трудом удерживался от того, чтобы что-то не украсть. Но я хорошо понимал, что такое шанс, и не собирался его терять. Да и Олега Ивановича подводить не хотелось. В общем, я закончил лицей, но, так как никогда не хотел быть художником, поступил в архитектурный институт, чтобы делать то единственное, что мне с самого детства было интересно, – проектировать дома.
– Получается, с Олегом Ивановичем ты все эти годы был на связи?
– Разумеется. Он понемногу помогал моей матери, не давал помереть с голоду. Ни ей, ни Калине. От него я знал, что мать родила близнецов, какое-то время даже не пила, потому что ее новый гражданский муж, на удивление, оказался непьющим, и ее держал в строгости. Потом он сел, она осталась одна, и все покатилось по новой. Олег Иванович сообщил, когда она умерла, Калина вышла замуж и оформила опеку над братьями. К тому моменту я не видел сестру десять лет и не представлял, как объявиться. Я трусливо решил, что им будет проще и лучше без меня. И с головой нырнул в карьеру, которую амбициозно хотел построить. Конечно, мне были нужны деньги, я мечтал, чтобы их стало так много, чтобы можно было никогда больше о них не думать. Я мечтал доказать, что человек может добиться успеха, поднявшись с самых низов, со зловонного дна, которое засасывает в свою жижу всех, кто в нее попадает. И, разумеется, больше всего я хотел, чтобы Олег Иванович знал, что не ошибся, поверив в меня. Все, что я делал последние двадцать лет, было направлено на эти три цели.
