– Мы не должны принимать решения за полицию, – мягко продолжила Мила. – Это уж точно последнее дело. Мы обнаружили чехол, подобранный собакой на месте убийства в тот день, когда оно произошло. После этого ко мне в квартиру трижды влезали, и я понятия не имею, в поисках чего. Версия с чехлом это объясняет. Раз убийца с таким упорством пытался его заполучить обратно, значит, он каким-то образом может вывести следствие на него. Сами смотрите, чехол-то приметный. Я ничего не понимаю в ножах, но, наверное, по этой кунице можно определить мастера или фирму, изготовивших нож, а через них, скажем, выйти на покупателя. В первый раз из-за Кактуса у него не получилось забрать свою потерю. Во второй – он влез, когда меня не было дома, но в разгар белого дня это довольно большой риск, что его заметят. Преступник нервничал и искал не очень тщательно. В третий же раз он был уверен, что ему никто не помешает, потому что точно знал, что я ночую у Калины. И у него была в запасе целая ночь, чтобы провести тщательный обыск. Правда, он все равно ничего не нашел, потому что чехол все это время был в машине у Савелия.
– Если он видел тебя в Кузнечной слободе, то мог заметить, как ты садилась в эту машину, – задумчиво предположил Васин. – И раз его поиски в твоем доме не увенчались успехом, то догадаться проверить машину он был должен.
– Он-то, может, и догадался, – Мила усмехнулась. – Вот только господин архитектор так трясется над своей пижонской машиной, что оставляет ее у гостиницы ровнехонько под камерой видеонаблюдения. В нее невозможно влезть незаметно, вот в чем все дело.
– Моя машина не пижонская, и я оставляю ее под камерой, потому что это разумная предосторожность, – запротестовал Савелий.
– Хорошо, вот только в нашем уравнении эта перемена мест слагаемых ничего не меняет.
– В общем, полагаю, что завтра вам обоим все-таки стоит съездить в полицию и рассказать обо всем, что мы только что обсудили, следователю, который ведет дело об убийстве Троекурова, – подытожил Васин. – Лишним точно не будет. А пока пошли есть каре из ягнятины. А то нашими разговорами любой аппетит испортить можно.
Ягненок оказался выше всяких похвал, и день закончился к полному удовлетворению сторон. Из дома Васина Мила и ее спутник вышли около семи часов вечера.
– Может, пешком пройдемся? – предложила она. – Тепло, да и с Кактусом все равно надо погулять. Оставим твою машину здесь, вряд ли у дома Олега Ивановича с ней что-то случится, потом вернешься за ней на такси.
– Давай, – легко согласился Савелий.
Не торопясь они пошли по уже пустынным в это время улицам. Малодвинск, подчиняясь патриархальному укладу жизни, затихал довольно рано. По воскресеньям в этот час его жители уже расходились по домам, за семейным ужином готовясь к новой рабочей неделе. Если по пятницам и субботам здесь еще кипела вечерняя жизнь, светились огнями и наполнялись музыкой рестораны, прогуливались по набережной пары или кучковались подростки, то в последний день недели улицы пустели после шести.
– В большом городе довольно трудно привыкнуть к тому, что он практически никогда не спит. Даже ночью по улицам ездят машины, куда-то спешат люди, есть круглосуточные магазины, возле которых кипит жизнь, гремят ночные клубы. Помню, как я сильно этому удивлялся. Если ночью проснуться, то нет той абсолютной тишины, которая для Малодвинска совершенно естественна, – пояснил Савелий, когда Мила озвучила это свое наблюдение.
Она немного помолчала, потому что старалась никогда не нарушать чужих границ, но все-таки не выдержала.
– Прости, что я спрашиваю, но ты ведь уже бывал в Малодвинске раньше?
– С чего ты это взяла? – с фальшивой интонацией спросил Савелий.
– Много с чего. – Мила независимо пожала плечами. – В самый первый день нашего знакомства я удивилась, что ты довольно хорошо знаешь историю города, в который приехал, по твоим словам, всего за две недели до этого. Все эти истории со ссыльными поляками, с прошлым Кузнечной слободы… Конечно, изначально я списала это на то, что ты тщательно изучал литературу, чтобы понимать исторический контекст, в котором существует город. Но ты знаком с вещами, о которых не может знать приезжий. Например, ты был в курсе про заброшенный пионерский лагерь, закрытый уже больше двадцати лет. Ты рассуждаешь о том, как здешний уклад жизни отличается от большого города, и проговариваешься, что долго привыкал к городской жизни. И еще, прости, но твое давнее знакомство с Васиным бросается в глаза. У вас иные отношения, чем бывают у архитектора и заказчика. Вы очень тепло относитесь друг к другу, и у вашего дуэта явно есть долгая совместная история.
Савелий молчал так долго, что Мила испугалась, что он сейчас доведет ее до дома и уйдет навсегда, насовсем. Господи, ну, зачем она высунула язык, мама всегда говорила, что ее неумение держать его за зубами не приводит ни к чему, кроме неприятностей. В тишине они успели пройти квартал, не меньше, и все это время Мила кляла себя на чем свет стоит.
– Ладно, – сказал он наконец, – давно надо все тебе рассказать. Как написано у Ремарка, пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов.
– Это «Три товарища», – машинально сообщила Мила, радуясь, что бойкота и обструкции, похоже, не будет. А еще тому, что у них действительно был общий культурный код.
Савелий посмотрел на нее и усмехнулся.
– Да. Но важно не это. Понимаешь, правда в том, что я родился в Малодвинске и жил в нем до тех пор, пока мне не исполнилось двенадцать. Мое детство трудно назвать счастливым и безоблачным. К десяти годам я окончательно и бесповоротно превратился в звереныша, в Маугли, которому общаться с дикими собаками было проще и комфортнее, чем с людьми. Когда я думаю о своем детстве, то главное воспоминание – это лютый голод. Холодно тоже бывало часто, особенно той зимой, когда один из материнских собутыльников срезал и продал все батареи в квартире. Но есть хотелось постоянно, а взять еду было негде, поэтому я начал воровать. На базаре, в магазинах, в школе у одноклассников. Меня ловили и приводили в милицию. Естественно, я состоял на учете несовершеннолетних правонарушителей, и рано или поздно это неминуемо закончилось бы тюрьмой. Просто чудо, что я сумел вырваться отсюда, а не сдох где-то под забором. И в этом заслуга только одного человека.
– Олега Ивановича Васина, – выдохнула Мила.
– Да. Мы познакомились случайно, видимо, потому что я все-таки родился под счастливой звездой. У матери было небольшое «просветление», и она устроилась на работу в фирму Васина. Уборщицей. У нее иногда бывали периоды, когда она вдруг вспоминала о том, что у нее есть дети, выгоняла своих мужиков, не притрагивалась к бутылке. Неделю или две. Тот «светлый» период длился чуть больше месяца, и все это время я после школы забегал к ней на работу, чтобы помочь мыть полы. Мне казалось, что если ей будет чуть полегче, то она не уйдет снова в запой, а будет держаться за работу, на которой ей платили деньги, позволяющие покупать самую простую, но все-таки еду. Я мыл полы, а все свободное время рисовал. Я вообще практически всегда рисовал, причем с самого детства это были здания. Сказочные дворцы, какие-то космические офисы, дома, которые я заселял разными людьми. Как-то я закончил свою часть работы и ждал мать в комнате, которая оказалась приемной Васина. Я тогда не понимал, что такое приемная, просто нашел на одном из столов пачку бумаги и цветные маркеры и рисовал какой-то фантастический город, существовавший только у меня в голове. Я его видел в мельчайших подробностях со всеми его улицами, городскими зданиями, жильем для бедных и для богатых тоже. Было уже довольно поздно. Уборка начиналась, когда рабочий день в офисе заканчивался. Но Васин всегда работал допоздна, поэтому, когда он вышел в приемную, чтобы идти домой, и обнаружил там меня, была уже половина девятого, не меньше. Он увидел меня и мои рисунки. Конечно, он мог просто пройти мимо, и тогда ничего бы не было. Ничего из того, что есть сейчас в моей жизни. Но он не прошел.
