Джо всегда умел меня рассмешить. И довести до слез. Потому что, когда я открыла коробочку и увидела серебряную подвеску в форме свечки с крохотным бриллиантиком вместо пламени, мои глаза затуманились.
– Это я, – сказал он. – Буду гореть ровным светом все время, пока ты будешь далеко.
Я подняла взгляд: его глаза тоже блестели, но тем не менее он улыбался, потому что мы уже поклялись, что сегодня вечером будем настроены исключительно оптимистично.
– Ты должен развлекаться, – сказала я. – С… ну, сам знаешь. С другими девушками.
– Ты тоже.
– Что, развлекаться с девушками?
– Если хочешь. – В его глазах мелькнул огонек. – А что, классная идея. Пришли мне фотки.
– Серьезно, Джо, – сказала я. – Это наш шанс… – Я осеклась. – Узнать.
– Я уже знаю, – тихо сказал он. – Но да. Понял. И обещаю развлекаться.
Мне понравился Сан-Франциско, правда. Я не хандрила и не кисла. Я много работала, загорела, сменила стрижку и ходила на свидания с американцами. Они были милые. Вежливые. Забавные. Но они в подметки не годились Джо. Они не могли с ним соперничать. И с каждым свиданием я все сильнее убеждалась в этом.
Мы с Джо намеренно свели письменное общение к минимуму, но иногда, поздно вечером, я посылала ему фотографию подвески-свечки, которая теперь висела у меня на шее на серебряной цепочке. И иногда на телефон мне приходила фотография свечи, горящей у него на письменном столе. И я знала.
Это была моя идея воссоединиться в ночь летнего солнцестояния в доме на дереве в «Зеленых дубах», где на протяжении многих лет мы зависали столько раз. Я прилетела накануне, но сказала, чтобы Джо не встречал меня в аэропорту. Аэропорты – места стрессовые и функциональные, совсем не такие, как в фильмах. Когда вы встречаетесь, все на вас пялятся, всегда есть сумка с барахлом, которая мешает, а потом нужно добираться на метро. Все это мне было не по душе. Я предпочла, чтобы наше знаменательное воссоединение состоялось в доме на дереве в «Зеленых дубах» под ночным небом. Родным я ничего не сказала, просто села на поезд до Натворта, обогнула дома и вышла в поле. Эта встреча планировалась как наша глубоко личная и тайная.
Я далеко не сразу поняла, что он не придет. Ожидание было глупым и убийственно долгим. Я пришла рано, нервничала, но предвкушала, надела новое нижнее белье, новое платье и крошечную подвеску-свечу. Я принесла вино, свечи-таблетки, коврик, музыку и даже торт. Поначалу я не волновалась. Я отпила вина и радостно предалась ожиданию.
Через полчаса я отправила ему фотографию подвески-свечи, но ответа не последовало. Тогда я отправила сообщение еще раз – оно тоже осталось без ответа, и тут я забеспокоилась. Наплевав на сдержанность, я отправила ему целую обойму шутливых эсэмэс, вопрошая, помнит ли он, какое сегодня число? Про нашу договоренность? Про все, о чем мы говорили? И, наконец, чуть более отчаянно: все ли с ним в порядке???
Тогда я запаниковала. Я сидела на дереве почти час. Джо вообще-то не из тех, кто опаздывает. В голову лезла всякая жуть. Он погиб. Он направлялся сюда с букетом цветов, и его сбила машина. Или его похитили. Или, как самый крайний вариант, его придавило шкафом.
Только этим я могу оправдаться за то, что сделала дальше, а именно направилась в дом его матери. О боже. Меня до сих пор тошнит при воспоминании об этом. Как я, пошатываясь, почти задыхаясь от волнения и со слезами на глазах шла по дорожке к дому Изобел Марран, а потом отчаянно давила на кнопку звонка.
Не знаю, на что я надеялась. На радостную, душесогревающую сцену, в ходе которой выяснилось бы, что Джо опоздал, снимая с дерева котенка.
По факту дверь мне открыла Изобел в махровом халате. Она была в ванной. Ну и стыдоба.
– Эффи! – воскликнула она. – Ты вернулась!
Но я была слишком на взводе, чтобы улыбнуться в ответ.
Я вывалила ей свои опасения, и ее удивление сменилось тревогой. Она тут же достала телефон, отправила сообщение, и через несколько секунд пришел ответ.
Выражение ее лица подтвердило мрачные и немыслимые подозрения, которые исподволь зрели во мне все это время. Вид у нее был смущенный. Обеспокоенный. Сконфуженный. И, что хуже всего, сочувствующий.
– Эффи… с ним все в порядке, – мягко произнесла она, ее лицо скривилось, точно известие о том, что сын на самом деле не погиб и не придавлен шкафом, далось ей с трудом.
– Хорошо, – сказала я, чувствуя тошноту. – Хорошо. Извините. Я… я поняла.
Я еще в полной мере не осознала чудовищность происшедшего, но мне нужно было уйти. Ноги сами понесли меня вон… но потом я на мгновение затормозила.
– Пожалуйста, не говорите никому, – хриплым голосом взмолилась я. – Моим родным. Мими. Бин. Они не знают, что я здесь. Прошу вас, Изобел.
Слезы текли у меня по лицу, и Изобел выглядела почти такой же расстроенной, как я.
– Ему нужно поговорить с тобой, – пробормотала она. – Я не знаю, что… Я не понимаю, что… Эффи, зайди. Давай я напою тебя чаем.
Но я лишь молча покачала головой и попятилась. Мне хотелось забиться в темный угол и там переварить кошмар, который происходил.
Хуже всего было то, что вопреки всему у меня еще теплилась надежда. Добил меня телефонный звонок, раздавшийся через полчаса. Звонил Джо. Он извинялся. Он раз сто сказал, что сожалеет. Раз сто повторил, что обошелся со мной скверно. И раз сто добавил, что ему нет оправдания.
Чего он не сказал, так это почему. Каждый раз, когда я спрашивала почему, он просто говорил, что сожалеет. Я не смогла пробить эту глухую, несокрушимую стену извинений. Но извинения меня не устраивали.
На смену отчаянию пришла ярость, и я потребовала встречи – Как минимум в этом ты не вправе мне отказать, – и потому на следующий день у нас состоялось удручающее объяснение за кофе. Но это было похоже на допрос свидетеля в зале суда. Я не могла понять, что стало с моим теплым, остроумным, любящим Джо.
Глухим голосом он поведал, что новых отношений не завязал, но считает, что испытания не выдержал. Он запаниковал. Он не хотел причинить мне боль, хотя осознает, что причинил. Он не один, а шесть тысяч раз сказал: «Я даже себе, Эффи, не могу это объяснить», – уткнувшись взглядом в дальнюю стену.
Можно привести парня в кафе, но заставить его открыть душу – невозможно. Мы двигались по замкнутому кругу, и в конце концов я, усталая и побежденная, сдалась.
– Тогда хорошо, что ты подарил мне самый маленький бриллиант в мире, – сказала я, давая прощальный залп. – Будет не так обидно выбросить его в мусорное ведро.
Это был ребяческий выпад, и Джо явно дернулся, но мне было плевать. На самом деле это было приятно.
Вот почему на следующее Рождество, когда я была совершенно уверена, что наткнусь на Джо, я совершила еще один ребяческий выпад, от которого он должен был дернуться. Я подцепила нашего местного аристократа Хамфа Пелэм-Тейлора.
