— Наоко? Это ты, дитя? — спрашивает Хиса из коридора.
— Я здесь, — отвечаю я, в то время как Хиса делает невероятное: идет ко мне прямо по саду камней, добавляя в него и собственный след.
Но сестра Сакура удивляет меня сильнее, идя за ней следом.
— Вот монахи утром разозлятся, — смеется она, заметив, как я изменила плоды их кропотливого труда. Глядя на птичку у меня на руках, она поправляет очки.
— Она поела?
Я качаю головой. Мне не удалось скормить ей даже шприца молока.
Но мне кажется, она уже об этом знает.
— Мне некуда идти, — у меня охрип голос.
— В каком смысле? — удивляется Хиса. — Твой отец же сюда приходил.
— Мой отец примет только меня, — я смотрю на свою девочку, опечаленная его упрямством. — А от нее он отказывается, говоря, что ей нет места в нашей семье. Он говорит, что она слишком больна, а лечение — слишком дорого и бессмысленно, — мне не хватает дыхания, чтобы говорить дальше, а сердце отчаянно ищет утешения.
Сестра Сакура тяжело вздыхает.
— В каком-то смысле, дитя, твой отец прав.
— Что? — я тут же вскидываю голову. — Как он может быть тут правым?
Сестра Сакура опускает голову. Она прячет пальцы в рукава так, что их становится совсем не видно.
— Она очень больна и отказывается от еды, — она качает головой. — Я боюсь, это всего лишь вопрос времени.
— Нет... — слезы потекли по моим щекам. — Но она же ела.
Я поворачиваюсь к Хисе.
— Почему ей нельзя остаться здесь с вами? Я буду приходить сюда каждый день или вообще останусь тут? Она будет есть, я знаю и... — у меня перехватывает дыхание, и я почти давлюсь словами. — Я найду, как вам заплатить, — я киваю, пытаясь уговорить их обеих. — Я заплачу. Я придумаю, как это сделать.
— Наоко, речь не о плате, — говорит сестра Сакура, присаживаясь рядом со мной. Она обнимает меня. — Мне очень жаль, дитя. Здесь ничего нельзя поделать, остается только ждать.
— А что насчет детского приюта? — спрашиваю я, соскальзывая с камня и вставая. Того самого, в Оисо? В котором содержатся дети смешанных кровей?
Сестра Сакура наклоняет голову. Я поворачиваюсь к Хисе, но она отводит взгляд.
— Они ее примут, — теперь я плачу в открытую, прижимая кроху к себе. — Вы поможете мне отнести ее туда? Пожалуйста!
— Там она просто умрет в одиночестве, — говорит Хиса, вытирая глаза.
— Нет! Вы не можете этого знать! — я качаю головой. У меня появляется ощущение, словно меня пронзили насквозь, и оно становится сильнее с каждым вдохом. Я больше не могу сдерживать свои чувства. У меня нет слов, чтобы их выразить.
Осталась только злость.
Она током проходит сквозь меня, вырываясь градом обвинений.
— Как вы можете такое говорить? Почему вы делали вид, что вам было это не безразлично, чтобы оставить нас без помощи теперь? — мои плечи вздрагивают от рыданий, я прижимаю девочку к себе еще теснее. — Почему никто не хочет нам помочь?
Я плачу беззвучно, потому что мне нечем издавать звуки, я не могу дышать.
Я не могу дышать.
— Наоко, пожалуйста, — сестра Сакура и Хиса встают, пытаясь меня утешить. Но я вне себя от горя. Губы раскрываются, только чтобы исторгнуть отчаянный вопль:
— Нет! Нет!.. — я разворачиваюсь и убегаю из сада. В свою комнату.
Я бегу от правды.
* * *
В своей комнате я укачиваю свою девочку. Хиса сидит снаружи, возле дверей, на тот случай, если я ее позову. Но я звать ее не буду. Я хочу быть одна.
Лежа на боку, я обнимаю малышку. Слезы текут по щекам, и я не пытаюсь этому помешать. Внутри меня все выгорело от необходимости делать такой выбор. Куда бы я ни обратилась, что бы я ни сделала — везде все происходит так, словно было предопределено заранее.
А пока я рассказываю своей птичке сказки. Она уснула несколько часов назад, но я продолжаю говорить. Я говорю, пока у меня не хрипнет голос. Я зеваю, но отказываюсь отдаться сну, потому что сон — это вор, который крадет у нас драгоценное время, а его у меня и так не много.
— Так, посмотрим, я рассказала тебе о даре оскорблений и о краже луны... Но свою любимую сказку я тебе и не рассказала, — я устраиваюсь поудобнее, откашливаюсь и начинаю рассказ: — Эту сказку я заставляла бабушку рассказывать мне снова и снова, потому что она так смешно разговаривала их голосами. Итак, четыре монаха приняли обет молчания... — и я замолкаю, понимая, что она никогда не услышит бабушкиной версии этой сказки.
И тогда я решаю рассказать ей о Хаджиме и сквозь слезы говорю о том, как мы познакомились и полюбили друг друга и о его гордости в тот день на корабле, когда он сказал своим юным гостьям о том, что будет отцом. Я рассказываю ей о щедром сердце окаасан и о том, как она принесла мне свое свадебное кимоно. Как она осталась, чтобы увидеть меня в нем, и как сильно она нужна мне сейчас.
Я раскрываю своей птичке все сердце без утайки, потому что оно уже разрывается на части.
Что еще рассказать? Я глажу ее впалые щеки. Чем еще я могу с тобой поделиться? Что я очень хотела бы, чтобы все сложилось иначе, но что мои желания не всегда приводят к лучшим результатам?
— Прости меня, птичка, — шепчу я в ее маленькое ухо, слезы ручьями текут по моим щекам. — Знай, что тебя очень ждали и любили и что я буду думать о тебе каждый день моей жизни. Каждый день, клянусь.
Она сипела. Как будто знала.
— Понимаешь, мы с Джин и Хатсу заключили соглашение, — говорю я, глядя в ее глаза и гладя по волосам. — Мы пообещали друг другу, что защитим наших детей от костлявых пальцев Матушки Сато, чтобы ваши души не оставались взаперти, — я целую ее головку и вытираю слезы.
— И я поклялась, что если не смогу остаться рядом с тобой, чтобы защищать тебя, то разыщу брата Дайгана, чтобы он отнес тебя в дом, где ты будешь окружена любовью и заботой, — мои плечи ходили ходуном от рыданий. — Но я очень не хочу с тобой расставаться, честное слово.
Я снова обнимаю девочку и плачу над ней, разбитая, вывернутая наизнанку и лишенная сил. Как глупо было думать, что я уже достигла предела восприятия к боли. Оказывается, эта способность беспредельна.
Я выглядываю в окно и вижу заставшее меня врасплох солнце. Оно уже появилось в клубке густых сонных теней, готовясь разогнать их прочь. Моя девочка почти не шевелится в своих пеленках. Она дышит? Я прикладываю ухо почти к самому ее рту и прислушиваюсь. Дышит, чуть слышно.
— Маленькая птичка, — шепчу я, вкладывая палец в ее крохотный кулачок и целуя его. — Я сдержу свое обещание. Я разыщу брата Дайгана.
Она моргает черными глазами, и я знаю, что она понимает меня.
Лоза уже чуть держится.
