Живая.
* * *
Кто-то тихо напевал, не открывая рта. Этот мягкий горловой звук пробудил меня от сна. Я моргаю. Полуденный свет наполняет маленькую комнату и заливает лицо поющей монахини. Она улыбается, не размыкая губ. Ее нос морщится, а вокруг спокойных глаз собираются морщинки. И я не могу не ответить на ее улыбку. В моих руках спит моя крохотная девочка.
Мы вместе, в тепле и безопасности.
Она родилась раньше срока, ей тяжело дышать, но она жива, и мое сердце переполнено счастьем.
Когда монахини предложили ее забрать, чтобы я могла отдохнуть, я отказалась. Я просто не могла не видеть ее. Поэтому они решили, что кто-то из них остается с нами, чтобы проследить за ее состоянием, пока мы спим.
Она туго спеленута, так что торчит только головка. Краснота кожи прошла, и я вижу, какого она цвета: на тон светлее, чем я, но с каким-то нездоровым оттенком. Он еще более заметен благодаря ее черным волосам, темным ресницам и розовым сжатым губам, которым следовало бы активнее кушать. Она очень красива, но слаба, и от этого сами собой льются слезы.
— Вы так добры, — говорю я напевающей монахине. — Мне так повезло попасть к вам, спасибо!
Эта комната пуста, не считая двух футонов, лежащих друг возле друга, и стула, но она наполнена покоем. А этого сокровища я была лишена уже долгое время.
— Везет многим, но мало кому удается овладеть судьбой, — голос поющей монахини хрипловат, но приятен. — Монетку на удачу можно подбрасывать сколько угодно, дитя, но судьбе принадлежат обе ее стороны. Ты должна была здесь оказаться, и удача не имеет к этому никакого отношения, — она улыбается, по-прежнему не открывая зубов. Может, их у нее нет?
Я улыбаюсь в ответ и бросаю взгляд на пальчики дочки. Она зевает, и пальцы подрагивают возле ее открытого рта. Я смеюсь. Каждое ее движение чудесно.
Дверь в комнату отодвигается, и входят монахиня в очках, Сора и еще одна женщина — не монахиня. На ней зимнее шерстяное кимоно, украшенное изображением заснеженных сосен. Ее волосы собраны в тугой узел в основании короткой шеи. Она сразу же опускает глаза на моего ребенка.
— Ах, привет, приве-е-ет, — воркует она мягким мелодичным голосом. Ее узкие глаза излучают свет, несмотря на то что они густого черного цвета.
Я прижимаю девочку к себе еще крепче.
— Наоко, помнишь, как меня зовут? — спрашивает монахиня в очках. — Я — сестра Сакура.
Это сестра Момо, — она указывает на напевающую монахиню. — А это — Хиса. Она будет кормилицей для твоего ребенка.
Кормилица?
Сестра Сакура сдерживает смех, и очки немного съезжают виз по носу.
— Да ты у нас кожа да кости. Сомневаюсь, что у тебя наберется достаточно молока, если оно у тебя вообще будет. Поэтому мы решили подкормить вас обеих, — она протягивает ко мне руки и шевелит пальцами, чтобы я передала ей свою спящую девочку.
Я вглядываюсь в Хису. На ее круглом лице не видно морщин, по которым можно было бы догадаться о возрасте. А у моей девочки ввалившиеся щеки и тонкая, как бумага, кожа. Ей необходимо кушать.
С неохотой я выпускаю ее из объятий.
— Только пусть она ест здесь. Только здесь, хорошо? — я хочу ее постоянно видеть.
Хиса кланяется с тихой улыбкой.
— Конечно, — сестра Сакура берет мою дочку и передает ее Хисе. И тут же я остро ощущаю, как опустели мои руки.
— Наоко...
Я не отрываю взгляда от Хисы, и все мышцы в моем теле напряжены и готовы броситься вперед, чтобы забрать у нее ребенка. Девочка голодна, но никак не может взять грудь. У меня разрывается сердце от того, что я не могу накормить ее сама и что ей никак не справиться.
— Наоко, Сора говорит, что вас держали в родильном доме Матушки Сато? — тем временем говорит сестра Сакура.
При упоминании об этом месте и этой женщине у меня встают дыбом волоски на руках. Я отвожу взгляд от Хисы и киваю. Сестры Сакура и Момо обмениваются странными взглядами. Сестра Сакура поправляет очки на носу.
— И вы точно не могли уйти оттуда по собственной воле? Вы в этом уверены?
На этот раз мы с Сорой обмениваемся недоумевающими взглядами. Что-то было странное в тоне этого вопроса.
— Да, а почему вы спрашиваете? Матушка с вами связалась? Она здесь? — мое сердце забилось в бешеном ритме.
— Сестра Момо принесет тебе обед, а потом поможет тебе омыться настоем имбиря, чтобы ускорить восстановление, — она улыбается и кивает мне, приподняв брови.
Почему она мне не ответила?
— Сестра? Почему вы спросили о Матушке?
Ее взгляд скользит в сторону сестры Момо, потом возвращается ко мне, и губы сжимаются в тонкую линию.
— Брат Юдай, наш настоятель, желает встретиться с вами, когда вы будете готовы. Вот с ним и поговорите о Матушке.
Она снова кивает, словно закрывая эту тему, и бросает взгляд на кормилицу, Хису, и мою девочку, которая так еще и не поела. Она хмурится, из-за чего ее очки снова съезжают по носу.
У меня все сжимается внутри.
— Она не ест.
— Она родилась раньше срока и очень слаба, — вздыхает сестра Момо. — Но мы не сдаемся. Вот только приготовим и тебе поесть тоже, хорошо? — и с еще одним кивком в мою сторону она выскальзывает из комнаты. Следом за ней выходит сестра Сакура.
Я ловлю взгляд Соры; мы обе взволнованы нашими судьбами и судьбой моей девочки. Почему настоятель желает говорить с нами о Матушке Сато? Что, если они с ней связались?
Когда Хиса уйдет, нам надо будет многое обсудить. Как и моя маленькая птичка, я тоже бодрствую.
ГЛАВА 35
Япония, 1958
Несколько дней после появления моей птички я принимала участие только в омовениях настоем сушеного имбиря. Даже сейчас, после ванны, его запах чувствуется на моей коже и жжет мне нос, как аромат керосина от маленького обогревателя, который нам принесла сестра Сакура. Ну он хотя бы согревает нашу комнату и делает ее уютной.
Хиса, кормилица, укачивает мою девочку и напевает ей колыбельную, пока я пытаюсь распутать свои влажные волосы и разобраться в мыслях.
Стоит январь.
Хаджиме ушел в плавание в сентябре. Вскоре после этого закончился его срок службы, поэтому он должен был вернуться в Америку, чтобы там уволиться. Вернулся ли он в наш маленький домик в деревне и обнаружил мое отсутствие? Ездил ли он в Дзуси, чтобы поискать меня там? Только бы бабушка и отец не обманули его!
Я решила отправить Сору за новостями и чтобы оставить у моей соседки Маико весточку обо мне.
Моя малышка похудела, хотя и так была слишком худой, и теперь ей приходится бороться за каждый вдох. Но она все еще жива, поэтому мы продолжаем попытки ее накормить. Сестра Момо приносит мне горячие супы и мочи, рисовые пирожные, в надежде откормить и меня тоже. У меня болит голова и ломит все тело, оттого что я больше не пью ядовитый чай Матушки Сато. Может быть, и моя девочка страдает от того же самого? Я снова смотрю на нее, лежащую на руках Хисы: она была спеленута, ее укачивали, заботились о ней и любили ее, но избавляло ли ее это от страданий?
