Матушка Сато возносит к небу узловатый палец.
— Она будет есть, потому что новенькая здесь и еще не знает правил. Так что давай, Наоко. Бери тарелку.
Я беру тарелку, посматривая на Айко, которая сложила руки на груди и наблюдает за тем, как я наливаю себе соевого супа. Он жидкий, в нем слишком много воды, но исходящий от него запах будоражит обоняние. Я проголодалась. Я сажусь напротив Джин, стараясь не обращать внимания на недовольное лицо Айко.
— И когда за тебя будет оплачено, Айко? — Матушка, упирая руки в крутые бедра, переносит вес на другую ногу. — Тебе еще повезло, что я не вышвырнула тебя на улицу, понятно? — она снова разворачивается к Хатсу, которая убирает уже вытертую посуду. — Найди Чийо и приходите помочь мне убрать комнату Йоко.
Я выпрямляюсь. Йоко больше нет?
— Чийо! — Хатсу торопливо бросается на поиски.
— Матушка Сато? — мой голос дрожит. Я хочу спросить о роженице, о ее ребенке, но вместо этого решаю сконцентрироваться на причине моего пребывания здесь, чтобы как можно скорее отсюда уйти. — Вы возьмете у меня анализы?
Матушка поворачивается ко мне, вытирая руки фартуком, и безразлично смотрит на меня.
— Какие анализы?
Я с недоумением смотрю на нее.
Вы должны меня осмотреть и взять анализы, перед тем как я сегодня отправлюсь домой, помните?
Завтра, — у нее дрогнули ноздри.
Завтра? Но мой муж ожидает моего возвращения сегодня вечером, — у меня ускоряется пульс, потому что я понимаю, что, если Хаджиме задержат на рейде, он вообще не будет меня ждать. Но я не могу оставаться здесь еще на одну ночь.
Она качает головой и отмахивается от моих слов.
— Я должна обсудить этого твоего мужа с твоей бабушкой, а ты должна отдохнуть, — она опускает голову. — Завтра. А сейчас — ешь, — с этими словами она разворачивается и выходит из комнаты.
Она встречается с бабушкой? И что это значит — «этот твой муж»? Что там обсуждать? Тем временем Айко подвигает к себе мою тарелку с мисо. Я поднимаю взгляд. Ее узкие подведенные глаза сощурились до щелочек.
— Правило гласит, что кто не готовит еду, тот ее не ест, — Айко подносит миску ко рту и отпивает из нее.
— Ты тоже ее не готовила, — шепот Джин тих, как шелест листьев.
Мы с Айко открываем рты от удивления. Джин смотрит на свой рис, готовясь к ответу Айко.
— Вот видишь? Я знала, что у тебя есть голос. Жаль только, что ты не умеешь им пользоваться, она делает еще один огромный глоток и наклоняется над Джин. — Что? Больше нечего сказать? Что, снова разучилась разговаривать?
Айко ухмыляется мне и выливает остаток мисо в раковину. Я молчу, но не опускаю взгляда. Она вскидывает брови и выходит, оставив нас возле стола.
Тогда Джин поднимает глаза и двигает миску с рисом ко мне.
Я взмахиваю рукой в протесте.
— Нет, Джин, не надо. Я подожду.
Она качает головой и подвигает рис ко мне еще ближе.
— Нет, я уже наелась.
— И я уже наелась этой Айко, — говорю я, и она смеется в ответ.
— Она завидует, потому что у тебя есть муж, а ее парень женат, — она кивает на миску: — Пожалуйста...
Я киваю, с благодарностью принимая ее предложение. Когда я ем, мой живот начинает издавать громкие звуки. Я размышляю о словах Джин и осторожно выбираю свои. Я должна узнать о судьбе ребенка. Я должна услышать то, чего я больше всего боюсь.
— А Иоко живет в дальней комнате?
— Она ушла.
Я перестаю есть, подаюсь вперед и начинаю говорить тихо, шепотом. Тихий стук по колоколу все равно производит звук.
— А как же ребенок?
Она облизывает губы и склоняется над столом еще ниже.
— Его нет.
— Нет? — это слово кажется мне пустым. Я стучу снова. — Ты хочешь сказать...
— Я хочу, чтобы этого ребенка тоже не стало.
В памяти у меня всплывают слова окаасан: «У бабушки есть знакомая акушерка, которая занимается такими вопросами». У меня внутри все сжимается.
Это не родильный дом. Это дом, в котором прячут матерей, пока они не избавятся от нежеланных детей.
Что же бабушка наделала! Что она сказала отцу? Он об этом знает? Он согласен? А что насчет Сато-ши? Нет, он понимал не больше моего.
У меня из груди вырывается долгий вздох, почти всхлип. Здесь все девушки юны и не замужем. Можно ли сделать вывод по рассказам Айко и Чийо, что и они тоже вынашивают детей смешанных кровей? Этих детей и за людей-то не держат, потому что в их жилах не течет чистая японская кровь.
От этих мыслей кровь стала закипать в моих жилах.
Бедная Йоко. Бедное дитя.
И тут мой взгляд падает на огромный, как шар, живот Джин. Если невежество — мать подозрений, то чем становится знание истины, когда оно эти подозрения подкрепляет?
— Джин, сколько тебе лет?
Она бросает на меня робкий взгляд.
— В прошлом месяце исполнилось тринадцать.
У меня обрывается сердце. Она ненамного старше Кендзи. Мне почти восемнадцать, всего-то на пять лет старше, но они и составляют разницу между подростком и женщиной. Пять лет в этом возрасте — это целая жизнь.
— А отец? — я заставляю себя произнести эти слова.
Ее губы начинают двигаться, но не слышно ни одного звука. Она словно проглатывает их и качает головой. Ее глаза невидяще смотрят куда-то вперед.
Я подвигаюсь ближе к ней и наклоняюсь к ее лицу.
— Ты можешь мне довериться, Джин.
— Я говорила «нет», — произнесла она чуть слышно. Ее пальцы то сжимались в кулак, то расслаблялись. — Вот почему я теперь молчу. Какой смысл разговаривать, когда тебя никто не слушает?
— Я тебя слушаю! — я ненавижу жалость, которая звучит в моем голосе, но она нарастает внутри меня, грозя хлынуть наружу.
Джин смотрит на свой живот, словно прочитав мои мысли, ее милое личико искажается в гримасу.
— Мама говорит, что этот ребенок дан мне в наказание. Он меня не отпустит и родится, чтобы я была вынуждена посмотреть на его издевающееся бледное лицо и злые глаза хотя бы еще один раз.
Я выпрямляюсь и говорю со всей уверенностью, на которую способна:
— Этот человек поступил с тобой плохо, Джин, и то, что он иностранец, не имеет к этому никакого отношения. А твой ребенок невинен.
Ее глаза наполняются влагой, но наружу не капает ни единой слезинки.
— Тебе повезло, Наоко. У тебя достойный муж, и у тебя родится хороший ребенок, — тут она морщит лоб. — Так почему же ты здесь?
