Он зашел в особняк Василевского, когда до восьми вечера оставалось еще минут десять. Дворецкий проводил его в гостиную. Около стола, держась одной рукой за спинку кресла, и вращая во второй тюльпанчик коньячного фужера, стоял высокий молодой человек – барон Тускатти.
– Паоло Аугусто Тускатти? – спросил сыщик. Гагаринский кивнул.
Барон неспешно и с явным удовольствием потягивал «Годэ» из Гран Шампани, затем периодически кидал хмурый взгляд на напольные часы – вообще он делал вид, что ему некогда тут дожидаться приема, а делает он это исключительно из-за превосходного коньяка. Знакомые не слишком близко, Тускатти и Гагаринский не произнесли ни слова, а только обменялись рукопожатием.
В восемь ровно камердинер пригласил их к ужину. Гости проследовали в длинный зал, где во главе стола уже сидел хозяин дома. Бросалось в глаза его состоянии: синяки под глазами и неестественный цвет лица – такой, будто спелый красный помидор изваляли в муке. На столе не было никакого ужина: только коньячная бутылка и несколько рюмок. Князь потерянно глядел на переливающийся в бокале янтарь коньяка, а, услыхав шаги, осушил одним глотком и швырнул в стену. Зазвенело стекло и на этот звук в комнату вошел слуга.
«Вон!» – что было силы крикнул Василевский – и тот вылетел из обеденной не то под силой дыхания, не то унесенный звуковой волной. Павел Андреевич повернул голову к гостям, исподлобья прорезал их взглядом: «Ну, кто из вас?»
– Я сразу понял, о чем пойдет разговор, – заметил Сергей Сергеевич. – Не нужно много ума, чтобы понять.
– Он хотел сам выяснить, кто из вас убил Дмитрия Павловича, – выдвинул догадку сыщик.
– Совершенно верно. Я рискую нарушить хронологию своего рассказа, но это необходимо проговорить сразу же: на этой встрече я сказал, что не убивал Васильевского. Барон Тускатти заявил то же самое.
– Было бы странно услышать иное – даже если кто-то из вас…
– Справедливое замечание. Однако я с вашего позволения продолжу…
Павел Августович спокойно, как казалось, подошел к столу и налил коньяка – хоть его постоянно преследовал свирепый взгляд Васильевского. Одну рюмку он протянул Сергею Сергеевичу – и рука его дрожала; себе он просто долил в бокал, который крутил в руке еще той комнате, и развалился в ближайшем кресле. Гагаринский молчал и ждал, что скажет барон; тот пригубил коньяк и, ни слова не говоря, вопросительно посмотрел на князя.
– Кто из вас? – повторил тот все те же слова, всё более наливаясь краской, отчего мучная бледность быстро сходила на нет.
– Простите, ваше сиятельство, – прозвучал легкий и насмешливый баритон Тускатти. – Я не вполне понимаю, что именно вас интересует. Что сделал кто-то из нас?
Васильевский схватил графин и сжал его за горлышко, точно как гренадер, собирающийся метнуть взрывной снаряд. Гагаринский не отводил взгляда от руки, не зная, в чью голову полетит этот тяжеленный кусок хрусталя – в его или в голову барона.
– Кто Митьку убил? – процедил сквозь зубы князь, поднимаясь с места.
– Я понял, что сейчас может произойти непоправимое и полиции придется столкнуться с еще одним – или даже двумя трупами, – продолжил рассказ Сергей Сергеевич. – Поэтому я прервал этот нарочито небрежный и даже несколько гаерский, шутовской тон. Сказал, что у меня с Дмитрием Павловичем и в самом деле был конфликт, но сколько времени уже прошло? И он забыл, и я остыл несколько. В первые секунды – правда, не отрицаю: хотел порубить его шаблюкой на куски. Но полторы недели уже прошло! Я, мол, все понимаю – вы хотите добраться до виновного, но честное слово: никакой вины моей тут нет.
– Честное слово?! Чье честное слово? – шулера? – гаркнул князь.
– Шулер?! – крикнул в ответ Гагаринский. – Да Митька два дня назад извинения мне принес в клубе. Хотите – спросите кого угодно! А был бы шулером, передергивал бы карты, в рукава прятал – но не убивал бы!
Васильевский откупорил графин и коньяку хлебнул прямо из него. Потом повернулся к Тускатти: а ты? Барон легкомысленно пожал плечами: ну а мне-то зачем? Да еще на пару с этим чистоплюем Званцевым. Ну сорвал мне этот вьюнош защиту диссертации – и что с того? Университетов у нас что ли мало? Поеду в Казанский, там спокойно защиту проведу. Или еще лучше – в Дерптский: ему не впервой докторские степени присваивать кому надо. Тоже мне проблема… Если каждого такого кристально честного убивать – да еще не одного, а на пару с приятелем – этак полстолицы перестрелять можно.
– Ручаетесь за вас обоих, получается? – спросил сыщик. Гагаринский усмехнулся.
– Ручаться можно только за себя – так, пожалуй, и сделаю. Но если вас интересует мое мнение, а не ручательство – извольте: я полагаю, что Тускатти не убивал ни Дмитрия Павловича, ни Павла Андреевича.
– А насчет Алексея Званцева что скажете? Его мог?
– Не знаю, не берусь сказать.
– Что же, оставим тогда эту тему. Что было дальше?
Судя по рассказу, Павел Андреевич не успокоился. Его, впрочем, можно было понять – верить на слово тем, кто имел мотив мстить, было глупо. Старый князь разразился в адрес этих двоих какой-то площадной бранью, которую не всякий извозчик повторил бы без запинки.
– Мы не стали выслушивать этот грязный поток, изливающийся в наш адрес, и удалились. Помнится, князь крикнул, «куда, мерзавцы, собрались – я еще не все решил с вами». Тут я не выдержал и сказал, что простите великодушно – но мы собрались не куда, а откуда – из этого гостеприимного дома.
Дальнейшего посетители не видели, поскольку вышли из комнаты, но звон стекла явно свидетельствовал, что его сиятельство едва не убил кого-то графином – и лишь по счастливой случайности он попал в стену.
– О смерти самого Павла Андреевича знаете что-нибудь?
– Я слышал о ней, но каких-то деталей не знаю. Прозвучит подозрительно, но его убийцу мне остается только поблагодарить. Если князь и в самом деле вбил себе в голову, что я как-то причастен к смерти его сына, то он бы не остановился. Вполне возможно, что будь он жив, вы бы сейчас обозревали в морге мой хладный труп – он был человек бешеный, мог подослать кого, а мог бы и сам приложить руку. Я бы не удивился.
На этом допрос окончился; по крайней мере Гагаринский обозначил это весьма недвусмысленно: он встал с кресла и протянул на прощание руку. У Филимонова к тому моменту тоже закончились вопросы, он поблагодарил свидетеля за предоставленные сведения и напомнил, что ожидает письмо.
– Единственный момент, ваше сиятельство, – уже в дверях повернулся Антон Карлович. – Вы не знаете, где можно найти Тускатти?
– Хороший вопрос… – впервые за весь вечер удивился Гагаринский. – Я регулярно вижу его на приемах, но ни разу не был у него. Нет – не знаю его адреса.
У самых дверей статский советник вновь увидел швейцара, который морщил лоб и возбужденно думал, не ошибся ли он, впустив премьер-министра. Вроде как тот сказал на английском только одно слово и не представил никаких удостоверений – но, с другой, этого англичанина не спустили с лестницы и не выкинули из окна, а весьма любезно проводили до дверей и даже пожали на прощание руку. Вдруг он и в самом деле премьер?
