С другого конца провода донесся смех. Агнес подтолкнула его.
– Так я вот что, Кэтрин. Дональд там далеко? Нет, я ничего не проверяю, я просто… В общем у меня плохие новости. Дело в том, что бабушка умерла.
Еще одна долгая пауза.
«Она плачет?» – жестом изобразила Агнес.
Лик отмахнулся от нее.
– На прошлой неделе. Ее сбил автобус. Двухэтажка. Быстро все произошло. Да она уже умом была не того. Да. Отлично. Нет. Слушай, я не знал, как тебе сказать, но дедушка тоже умер. Это не шутка. Клянусь тебе. Мы не хотели тебя расстраивать. Недели три – около того. – Он начал говорить сквозь зубы. – Да, это было мое решение не говорить тебе, вообще-то это все последствия того, что ты остаешься один в этом гребаном говне, тебе нужно принимать все эти сраные решения. – Снова долгая пауза. Агнес показалось, что она слышит плач Кэтрин, или ее извинения, или и то, и другое вместе. – Значит, ты приезжаешь домой? О! Ого. Ого. Хорошо. Ого. Отлично. Что ж, мои поздравления, наверно.
«Она меня не спрашивает?» – проговорила Агнес одними губами, стараясь не выдавать отчаяния.
Лик вздохнул.
– Слушай, Кэт, ты с мамой не хочешь поговорить? Трезвая. По большому счету. Печально. Я думаю. О’кей. Непременно. О’кей. Нет. Я понимаю. Как тебе больше нравится. Спасибо.
С этими словами он повесил трубку.
Агнес, не отдавая себе в этом отчета, протягивала руки, пока Лик не отключился. Он пожал плечами и заговорил, обращаясь главным образом к ковру.
– Она была слишком расстроена, чтобы говорить. – Он потер больную челюсть. – У них на обед южноафриканская колбаса. На палочке с кусочками фруктов. Гадость, да?
Семнадцать
Ее тело свешивалось с края кровати, и, судя по странному углу, Шагги понимал, что алкоголь крутил ее всю ночь, как Катеринино колесо
[85]. Он повернул набок ее голову, чтобы она не захлебнулась подступающей рвотой. Потом поставил ведро из-под швабры рядом с кроватью и осторожно расстегнул молнию на спине ее кремового платья, ослабил застежку на бюстгальтере. Он снял бы с нее и туфли, но она была босая, а ее ноги без обычных черных колготок пугали своей белизной и наготой. На ее бедрах виднелись новые синяки.
Шагги расставил три чайные кружки: одну с водой из-под крана, чтобы смочить ее пересохшее горло, вторую с молоком, чтобы утихомирить ее беспокойный желудок, а третью со смесью выдохшихся остатков «Спешиал Брю» и стаута, которые он собрал по всему дому и вспенил вилкой. Он знал: эту смесь она выпьет в первую очередь, чтобы смирить крик своих костей.
Он склонился над ней – послушал дыхание. От нее несвеже пахло табаком и сном, поэтому он пошел на кухню и наполнил четвертую кружку отбеливателем для ее зубов. Он вырвал страничку из своей домашней работы «Папы Империи» и написал на листочке мягким карандашом: «ОПАСНО! Зубной отбеливатель. Не пей. Даже случайно».
Он услышал, как тихонько закрылась входная дверь. Лик снова опоздает на работу. Он всегда неохотно покидал защитный кокон своей кровати; пока он не вылезал из-под одеяла, его день оставался неиспорченным. Шагги посмотрел в щелочку между занавесками, увидел сутулые плечи брата, идущего по дороге. В сторону школы потянулись первые шахтерские дети. Те мальчишки, что крутились рядом с ним и толкали его, когда им становилось скучно, приходили пораньше, чтобы погонять в футбол на забетонированной площадке. Шагги нашел ее синюю шариковую ручку и, как бухгалтер, прошелся по пунктам своих домашних обязанностей, добавив витиеватым росчерком ее имя – миссис Бейн. Запись в блокноте смотрелась странно.
Часы с радиоприемником, подмигивая ему, показывали, что времени у него достаточно, чтобы незамеченным проскользнуть на утреннюю мессу, и потому он развернулся на вращающемся стульчике, сцепил руки и принялся терпеливо ждать. Туалетный столик пребывал в полном порядке, как ей нравилось. Когда белая горячка отпускала ее, она опрокидывала на него свою шкатулочку для украшений и протирала каждую вещицу, независимо от ее стоимости. Иногда она раскладывала все безделушки на туалетном столике, и они играли в ювелирный магазин. Она позволяла ему придумывать новые сочетания для нее, подбирать сережки к подходящим ожерельям. Играть было легче, пока она еще не заложила лучшие свои вещицы.
Он посмотрел на ее отражение в зеркале – ее спина то вздымалась, то опускалась. Шагги открыл трубочку с тушью и втер черные чернила в серые трещины на своих школьных ботинках. Потом он этой же косметической щеточкой провел по своим ресницам. Его красивые ресницы превосходно выделялись на его лице.
Агнес поднялась с кровати, как скелет в парке аттракционов. Он попытался засунуть щеточку назад в трубочку, но она никак туда не вставлялась, а потому он воровато затолкал тушь за зеркало.
Но Агнес не смотрела на него. Состояние опьянения проходило, и это заставило ее встать на ноги, и теперь она неподвижно застыла у кровати, одна ее грудь наполовину вывалилась из чашечки бюстгальтера, который и сам выбился из-под вчерашней одежды. Потом она опустилась на колени рядом с кроватью, словно собиралась помолиться перед сном.
Ее мальчик, вероятно, ушел в школу. Она знала, что раньше он стоял там на страже, как попавший в ловушку призрак, но, когда она открыла глаза, он исчез. Она поднялась и села на край кровати, поставила ведро с водой у себя между колен и попыталась утихомирить бешеный пульс, стучащий в висках. Рвота поднималась по ее пищеводу, и она склонилась над ведром, выгнув спину, как кошка, отрыгивающая комок шерсти. Она попыталась притянуть ниточку воспоминаний к себе и принялась осторожно разглядывать все изображения, которые ее мозг прикрепил к этой ниточке. Она увидела стул, часы, пустой дом. Увидела себя – вот она прошла из кухни в гостиную, потом вернулась в кухню, потом она стояла на коленях и соскребала ногтями пыль с плинтуса. Она снова увидела часы, потом включился свет в окнах поселка, занавески отдернули, и мальчик вернулся из школы.
В остальном ее мысли перескакивали с одного на другое, как стираное белье, трепыхающееся на веревке. Был телефон и такси, было бинго и сидение в одиночестве. Она пила и пила, она не выигрывала и опять пила, и опять не выигрывала, и женщина рядом с ней спросила, не заболела ли она, а Агнес спросила, есть ли у нее маленькие дети, и женщина ответила, что нет у нее маленьких детей, и отвернулась. Потом такси – но не Шаг – повезло ее домой, но остановилось у неосвещенного въезда на шахту. Она едва разглядела лицо водителя, а потом она закричала и стала задыхаться в парах его лосьона после бритья, а потом осталась только паника.
Рвота открылась, хлеща бешеным потоком. Лицо Агнес побагровело. Брызги покрыли ее руку, часть кровати и черную кожаную сумочку на полу. Держась липкой рукой за край кровати, она легла на подушку, дыхание с хрипом и бульканьем вырывалось у нее из груди, словно она тонула. Боязливо и мягко скользнула она по простыням сухой рукой к паху, легонько надавила, ощутила в этом месте какую-то новую боль. Потом ее снова вырвало.
