Джеймс встал и потянулся:
— Зря радуешься. Компьютер один. — Он вытер пот со лба тыльной стороной ладони. — Вот он, один-единственный…
Я растерянно переводила взгляд с Джеймса на частично установленный монитор.
— Мы купили всего один компьютер и будем пользоваться им по очереди. Письма по-прежнему будем печатать на машинке.
— Но… — пролепетала я, надеясь, что неправильно расслышала. — Но зачем тогда… — Меня обуяла сильная тревога. — Зачем тогда компьютер?
— С его помощью мы будем следить за нарушением авторских прав. Сейчас многие заводят личные странички в Интернете. И размещают на них цитаты из Сэлинджера, Фицджеральда, Дилана Томаса и других авторов. Мы должны убедиться, что длина этих отрывков не превышает предусмотренную законом об авторском праве. Восемьсот слов для прозы и пять строк для поэзии.
— А… — ответила я, все еще ошеломленная услышанным.
— Хью также может искать в Интернете информацию, чтобы не надо было так часто ходить в библиотеку. — Я знала, что Хью это не понравится — он любил ходить в библиотеку. — Думаю, все могут пользоваться компьютером, но не для личных целей.
Через несколько дней моя начальница обошла офис, собрала всех и подвела нас к компьютеру — новенькому, чистенькому, бежевому, с темным монитором. Люси и Макс смеялись, как школьники.
— Ну вот, — провозгласила она. — Свершилось. — И окинула нас многозначительным взглядом. — Это офисный компьютер. Он включен? — спросила она Джеймса.
Тот покачал головой.
— Он выключен, — подтвердила начальница.
Оливия взглянула на меня и усмехнулась.
— Мы поставили его здесь, в центре офиса, у всех на виду, чтобы ни у кого не возникло желания использовать его для личной переписки или… — Начальница задумалась, видимо вспоминая другие действия, которые можно совершать на компьютере. — Да для чего угодно личного. Люди тратят много времени впустую за компьютером, и я этого не потерплю. Этот компьютер предназначен для поиска информации, — она кивнула Хью, и тот коротко кивнул в ответ, — и для других рабочих целей. Если вам он понадобится, подойдите ко мне и спросите разрешения. Но если я выйду и увижу, что вы сидите здесь, я по умолчанию сделаю вывод, что вы заняты чем-то неподобающим. — Оглядев лица собравшихся, начальница с досадой покачала головой, точно мы были непослушными детишками, за которыми ей приходилось присматривать. — Поняли?
— Поняли! — воскликнул Макс и выбросил вверх кулак.
— Макс! — В голосе начальницы послышались металлические нотки.
Это было странно: почти все новые сделки в агентстве заключал именно он. Его последняя сделка стоила два миллиона. Но моя начальница по-прежнему считала его нарушителем правил, бунтарем, не питавшим должного уважения к картотечной системе агентства. Она не считала его «своим» человеком в агентстве, в отличие от Джеймса, Хью и меня. Уже несколько раз она деликатно сообщала мне об этом, и я млела от ее похвалы, ведь, как не уставал повторять Дон, я являла собой классическое воплощение типажа послушной девочки. Но все же, если в моем будущем было только два пути, мне не пришлось бы долго выбирать — я хотела быть такой, как Макс, а не такой, как моя начальница. Быть Максом означало не только заключать крупные контракты, но и блестяще разбираться в современной литературе, во всех тонкостях художественных стилей — почти как я, когда училась в аспирантуре, но в более практическом смысле, — вести ежедневный диалог с великими писателями и именитыми редакторами, которым были глубоко небезразличны язык и сюжет произведения. Для Макса это было способом взаимодействия с окружающим миром и попыткой его осмысления; он не пытался скрыться от мира, насадить искусственный порядок в его безграничном хаосе и не предпочитал мертвых писателей живым.
Но потом в голову мне пришла другая, отрезвляющая мысль — разве я не хотела попасть в число этих живых писателей, прежде чем устроилась на эту работу?
Вечером я чистила зубы в ванной, а Дон позвал меня с дивана:
— Буба! Иди сюда. Хочу тебе кое-что показать.
Внутри меня что-то треснуло и разлетелось на миллион осколков.
— Прошу, не называй меня Бубой, — крикнула я и сердито ворвалась в гостиную. — Я не ребенок.
Большие глаза Дона расширились, и на секунду мне показалось, что он сейчас заплачет, хоть это и было невероятно.
— Знаешь, почему я тебя так называю? — спросил он.
Я покачала головой. И он рассказал.
У него был бывший ученик, Миша
[31], с которым они подружились и долго поддерживали тесный контакт. Миша эмигрировал из России в начале 1990-х, и хотя к коммунизму у него были свои претензии — ведь он не только видел воплощение этой философии на практике, но и подвергся преследованию при коммунистическом режиме, — Дон несказанно радовался общению с настоящим советским человеком, с которым можно было обсудить социализм, пусть даже эти обсуждения всегда перерастали в ссоры. Миша жил с женой — та тоже была ученицей Дона, — в Вашингтон-Хайтс, в большой, темной квартире, набитой вещами, привезенными из России, и игрушками их троих детей. Младшую дочь они считали чудо-ребенком. Миша с женой были смуглые, с волосами цвета воронова крыла, оливковой кожей, широкими бровями, но генетика распорядилась так, что у них родился настоящий ангелочек с бледно-розовой кожей, золотыми кудряшками и прелестными серо-голубыми глазами. И характер у девочки был солнечный.
— Она — дитя света, — рассказывал Дон. — Настолько хорошенькая и милая, что, что бы она ни делала, хочется взять ее на руки и обнять. Девочку звали то ли Анна, то ли Наталья, но все звали ее Буба.
— Почему? — спросила я.
Дон, пожав плечами, рассмеялся. Искренне, по-настоящему. Не своим обычным ироничным, злым смешком, похожим на злодейское карканье.
— Она похожа на Бубу. Это просто самое подходящее для нее имя. Не могу объяснить. Если бы ты ее видела, то поняла бы. Она вся состоит из света. — Дон вытянул руки над головой и зевнул.
Мы сидели на сером диване в маленькой гостиной; этот диван мы нашли на улице и затащили в дом вместе с другом Дона, Бартом, поэтом необычайно высокого роста, который брал одну строку из стихотворения какого-нибудь известного поэта и сочинял свое на ее основе.
— Однажды я зашел к Мише — это было вскоре после нашего знакомства, — и меня вдруг осенило. Ты похожа на Бубу.
— Я похожа на Бубу?
Волосы у меня были не светлые, глаза не серо-голубые. И даже в детстве, как мне рассказывали, я не была милашкой: у меня было длинное узкое лицо, я не любила играть и предпочитала компанию взрослых.
— Да, — восторженно ответил Дон. — У тебя светлая розовая кожа, и ты вся сияешь. Ты заходишь в комнату и словно светишься. Это первое, чем ты меня привлекла.
