— Времена меняются, — заявила она как-то днем, остановившись у моего стола, как всегда, с сигаретой в руке.
Она только что вернулась с обеда — встречалась с подругой в «Интерконтинентале». Часы показывали почти четыре. Позже я поняла, что, возможно, начальница немного выпила. Мы все еще ждали решения Сэлинджера насчет «Шестнадцатого дня».
— Раньше литературных агентов уважали, — продолжила она, — а весь бизнес строился на личных связях. Для начала — обед с издателем. Показываешь ему рукопись, которая должна ему понравиться. Он ее покупает. И ты работаешь с этим автором много-много лет. На протяжении всей его карьеры…
Я кивнула, вспомнив Максвелла Перкинса
[26] и Томаса Вулфа.
— А нынче люди просто скачут с места на место. — Начальница вздохнула. — Предлагаешь книгу одному редактору, а тот уходит. Три редактора могут смениться, пока книга выйдет. — Она раздраженно покачала головой, и на ее лицо упала гладкая волна пепельно-каштановых волос. У нее были красивые волосы — блестящие, шелковистые, без седины, хотя она странно их стригла, почти под горшок. — А потом издатель заявляет, что книга плохо продается… и следующую он уже не купит…
Я сочувственно покачала головой.
— И агенты раньше были честные. Никто не предлагал книгу сразу в несколько издательств и не устраивал аукционы. — Начальница презрительно поморщилась при одной мысли об этом. — Книги не продавали по принципу «кто больше предложит». Мы же не на рыбном рынке! Приличные агентства так не работают. Мы продаем книгу одному издательству, причем предлагаем конкретному редактору. Подбираем каждому автору своего редактора. У нас есть принципы.
Я знала, что Макс устраивал аукционы своим авторам, и знала, что начальница в курсе, но просто кивнула в ответ, соглашаясь с ней. На самом деле я не понимала ее неприязни к аукционам. Ведь смысл аукциона — обеспечить автору самую выгодную сделку. Что в этом плохого?
Спрашивать не пришлось: начальница сама ответила на мой вопрос:
— Ничего хорошего в этих аукционах нет. Говорят, что авторам так лучше, но… — она отмахнулась, — в итоге все приводит к тому, что они получают громадные авансы на книги и не могут потом их отработать…
Начальница сняла очки и потерла внутренние уголки глаз тонкими пальцами. Прежде я никогда не видела ее без очков. Она выглядела лет на десять моложе, светлые глаза без гигантских линз казались вдвое больше. И теперь я заметила, что они зеленые, а не голубые. Раньше я думала, что они с моей мамой примерно одного возраста — около шестидесяти пяти, — но теперь засомневалась, а не моложе ли моя начальница, возможно, даже намного моложе, просто одевается она как дама пенсионного возраста: ортопедические ботинки, балахоны, массивные кольца. Может, все это — просто маскировка? Но в чем ее цель?
— Стоит дать денег писателю, и он их потратит. Писатели так устроены. Если дать им много денег, они потратят все до копейки. Поэтому аванс должен быть небольшим. Впрочем, конечно, достаточно большим, чтобы на него можно было прожить, но не настолько, чтобы писатель счел себя богатым. Иначе следующей книги ты от него не дождешься.
Для начальницы агентство было не просто местом работы, оно было ее жизнью, ее домом. Атмосфера в агентстве больше смахивала на тайное общество университета Лиги Плюща или — хотя я не сразу это поняла, — секту со строго установленными ритуалами и своими богами. Верховным богом был, конечно, Сэлинджер; Фицджеральд — своего рода полубогом; Дилан Томас, Фолкнер, Лэнгстон Хьюз и Агата Кристи — мелкими божками. Агенты были священниками и служили своим богам; это означало их взаимозаменяемость. То есть моя начальница, по ее мнению, вполне могла представлять клиентов Клэр вместо нее. При этом она считала, что клиенты видели мир ее глазами и были преданы прежде всего агентству и уже потом — Клэр.
Каково же было ее потрясение, когда она узнала, что клиенты ставят превыше всего себя и свою работу. Я не могла ей об этом сказать — как-никак мне было всего двадцать четыре года, — хотя, наверно, стоило.
Дон устал. Устал перебиваться случайными заработками, устал сидеть без денег или почти без денег. Он решил закончить роман к лету и разослать его в литературные агентства. Приходя домой с работы, я неизменно обнаруживала его за письменным столом; Дон грыз ногти или лихорадочно печатал и почти не удостаивал меня взгляда, только краткого «привет». «Не могу я так быстро переключиться лишь потому, что ты пришла домой, — раздраженно объяснил он. — Я весь в работе». Я это понимала и даже радовалась тому, что могу спокойно поработать сама или почитать. Хотя меня, конечно, обижало, что мой парень не хочет оторваться от романа и поцеловать меня, сесть на диван и выслушать, как прошел мой день.
Однажды в мае перед самым концом рабочего дня зазвонил телефон.
— Давай встретимся в «Эль», — предложил Дон. — Мне нужно выбраться из дому. Можем просто посидеть там и поработать.
— Отлично, — ответила я.
Через час я толкнула скрипучую дверь кафе. Дон сидел за маленьким круглым столиком, уткнувшись в лэптоп; волосы закрывали лицо, на коленях лежал дневник.
— Буба! — Он встал и заключил меня в объятия. — Ты раскраснелась под дождем.
Мы пили кофе и ели бейглы со сливочным сыром и печеным перцем — фирменное блюдо этого кафе. Дон, как всегда, пялился в экран и иногда печатал несколько слов; я пыталась сочинять стихотворение в блокноте. Иногда Дон тянулся через стол, брал меня за руку и сжимал ее. Руки у него были маленькие, почти как мои, пальцы такой же длины, разве что ладонь пошире и всегда теплая, как у ребенка. Я на миг вспомнила руки своего бойфренда из колледжа — длинные, изящные, прохладные; я любила смотреть, как он листает книгу или режет яблоко, любила чувствовать его пальцы на своей спине и шее. Я ощутила желание; дыхание замедлилось. «Хватит», — велела я себе и глотнула кофе, чтобы прийти в чувство. Я никогда не представляла, какой станет моя жизнь с Доном. Он ворвался в мою жизнь как стихия, заставив усомниться во всех мелочных стереотипах, во всем, что я считала истиной, даже не задумываясь о том, так это или нет. Например, в том, что нужно вовремя платить налоги и спать восемь часов в день, а свитера прокладывать папиросной бумагой. Но на самом деле в Доне меня привлекало другое: он мог провести целый вечер в кафе, сочиняя роман, и не было для него большего удовольствия. Мы оба хотели одного — жить так, как живут писатели.
Прошло несколько минут; стихотворение я почти досочиняла и оторвалась от блокнота взглянуть на Дона, который рассеянно смотрел куда-то. Проследив за его взглядом, я поняла, что он смотрит на женщину, которая стояла у барной стойки и заказывала кофе. В Вильямсбурге все друг друга знали, а ее я здесь никогда не видела. Женщина была высокой и худой, с поразительными чертами лица: крупный ястребиный нос, маленькие, глубоко посаженные глаза, очень большой рот. Волосы черные, прямые, с ярко-желтыми прядями у висков. Она напоминала галеристку — стильная, яркая, длинноногая.
