Я посмотрела на отца, не в силах даже кивнуть от потрясения. В колледже и аспирантуре я всегда работала на двух работах, чтобы оплатить случайные расходы и редкие излишества, и у меня сложилось впечатление, что родители только рады оплачивать мои основные расходы. Такое впечатление сложилось у меня потому, что они мне сами об этом сказали. Мы с мамой даже спорили из-за моей работы. «У тебя вся жизнь впереди, — бесконечно повторяла она. — Сосредоточься на учебе».
Отец протянул мне третий конверт:
— А это твои студенческие кредиты.
Во рту у меня совсем пересохло. Отец продолжал что-то говорить про низкую ставку, консолидацию, федеральное что-то там, грант Пелла
[25], но я его уже не слушала. Студенческие кредиты? А я-то думала, что училась бесплатно, по национальной стипендии за академические заслуги.
— Не помню, чтобы я заполняла документы на кредит. — Язык у меня прилип к небу.
— О, я заполнил их за тебя, — отец нетерпеливо махнул рукой, — а подпись твою подделал. Подумаешь.
— Но… моя стипендия… — Я не договорила. Решила, что спрашивать бессмысленно. Какая теперь разница?
— Стипендия покрывала не все расходы и не каждый год. И мы с мамой решили, что студенческий кредит пойдет тебе на пользу. Это хорошие долги, знаешь ли, можно получить налоговый вычет. — Я не понимала ни слова, но продолжала кивать — не хотела показаться дурочкой. — К тому же теперь у тебя будет хорошая кредитная история. И если захочешь купить дом, банк сразу пойдет тебе навстречу. То же с кредитными картами. Полезно для кредитной истории.
— Отлично, — сказала я и заставила себя улыбнуться.
Театральным жестом отец вручил мне конверты.
— Значит, когда я захочу купить дом… — протянула я. — М-да.
— С этого месяца счета будут приходить на твой адрес.
— Отлично, — выпалила я, развернулась и вышла из комнаты, чтобы отец не увидел моих слез.
Но стоило мне лечь на кровать в своей старой детской, как слезы хлынули ручьями, горячие и горькие, и я зарылась лицом в подушку, перья внутри которой давно превратились в пыль.
Наконец я вытерла слезы и открыла конверты. Баланс на первой кредитке равнялся 5643 долларам. На второй — 6011 долларам. В общей сложности я задолжала «Чейс» и «Ситибанку» одиннадцать тысяч. Почти две трети моего годового заработка. Как я умудрилась потратить одиннадцать тысяч долларов за пять лет? На что? Да, я покупала книги и летала домой. В Лондоне приходилось тратить на еду, а еще родители просили звонить им дважды в неделю и оплачивать звонки кредиткой. При необходимости я покупала обувь. Новый рюкзак. Были и другие траты, без которых можно было обойтись. Сейчас я пожалела о каждой покупке. Я не разбрасывалась деньгами, но потратила бы меньше, если бы знала, что мои счета не будут оплачены доброй феей-крестной. Какой же я была дурочкой.
Сумма выплат по студенческому кредиту оказалась еще ужаснее. На самом деле в выписке даже не указывалась общая сумма кредита, она оставалась за кадром, а сообщалось лишь, что в течение десяти дней я должна заплатить взнос за май — 473 доллара. Моя зарплата почти за полмесяца. Еще аренда — и у меня не оставалось ничего. Имелась и более насущная проблема: на данный момент у меня не было 473 долларов и никаким чудом мне не удалось бы заработать их за десять дней. Мне и так едва хватало на еду и квартиру.
— Джо? — позвала мама из гостиной, но я не нашла в себе сил даже откликнуться.
Примерно через десять дней в агентство пришел пухлый конверт из «Оркизес пресс»; он был подписан от руки. В тот же день начальница просмотрела материалы несколько раз, видимо, пытаясь составить впечатление. В конце концов она передала их мне. День стоял холодный и дождливый — такая погода держалась уже несколько дней, — и начальница не стала жаловаться, когда Хью ворвался в ее кабинет и закрыл окна.
— Ладно, — устало произнесла она. — Теперь, видимо, надо переслать все это Джерри. Я надиктую сопроводительное письмо. Но это подождет до завтра.
— Хорошо, — удивленно ответила я.
Моя начальница была не из тех, кто откладывает дела на завтра. Любила все делать немедленно. Наверно, ей хотелось, чтобы ситуация с «Шестнадцатым днем Хэпворта» просто рассосалась, разрешилась сама собой. Возможно, она думала: если подождать до завтра и не отправлять книги, Сэлинджер опомнится и передумает? Позвонит и скажет: «Этот Роджер — пустышка. Где была моя голова?» Сделка потребует от агентства большого вложения сил, а денег мы получим мизер, а может, и не получим вообще. Теперь, когда издательство прислало книги, перспектива сделки уже не выглядела такой абстрактной.
Настало утро, снова холодное и дождливое, и я напечатала короткую записку по диктовке от начальницы. Ее содержание меня заинтриговало.
Дорогой Джерри!
Прилагаю несколько последних изданий «Оркизес пресс» и копию их нового каталога. Любопытно узнать твое мнение.
Книги и каталог отправились в Корниш. А мы стали ждать.
Пока мы ждали, начальница не могла ни на чем сосредоточиться, и я впервые за все время работы в агентстве была избавлена от диктовки. Я сидела за столом и читала рукописи, давала от ворот поворот всем звонившим Сэлинджеру, проверяла контракты, как меня научила делать начальница, выискивала в них ошибочные пункты и неточные слова. Утомительное занятие, но оно мне нравилось, помогало забыться, так как требовало полного сосредоточения. Наконец я закончила и за неимением других дел занялась письмами Сэлинджеру.
Гора писем лежала на моем столе уже несколько месяцев, и с каждой неделей она все увеличивалась, пока мой стол не стал напоминать рабочее место Хью. На прошлой неделе я положила письма в большой и почти пустой картотечный шкаф, стоявший справа под моим столом. Каждый день приносили новые письма, а раз в неделю-две — целую большую пачку от издателей Сэлинджера; в их офисах кто-то, очень похожий на меня, тратил по нескольку часов в неделю, зачеркивая адрес писателя на конверте и подписывая наш.
Однажды — мы все еще ждали ответ от Сэлинджера, — я хотела сунуть в ящик новую порцию писем и тут обнаружила, что тот набит битком. «По одному, — сказала я себе. — Необязательно отвечать на все сразу». Собравшись с духом, я взяла несколько верхних писем.
Мне попалось письмо того самого мальчика из Уинстона-Салема:
Я часто думаю о Холдене. Он просто встает у меня перед глазами, и я вижу, как он танцует с Фиби или кривляется перед зеркалом в школьном туалете. Стоит подумать о нем, и поначалу мне хочется улыбаться, глупо и во весь рот; я вспоминаю, каким он был забавным парнем. Но потом мне становится грустно. Наверно, потому, что я думаю о Холдене, когда на сердце неспокойно. Со мной часто такое бывает… Большинству людей плевать на чужие мысли и чувства. Стоит им разглядеть слабость — вот правда, ума не приложу, почему они принимают проявления эмоций за слабость, — и они готовы тебя растерзать.
